Страга Севера

Около минуты они смотрели друг на друга, и тут мужчина подался вперед, натолкнулся на поручень балкона.

– Мамонт?! – крикнул он. – Я узнал тебя, Мамонт! Как ты здесь?!

Но в этот миг Мамонт не мог объяснить себе, почему испугался этого крика: возможно, сказалась бессонная ночь, сдавали нервы, а возможно, вспомнился опыт встречи с Гиперборейцем посреди многолюдной столицы. Или уже не хотелось быть узнанным в мире изгоев?

Он метнулся к забору, в один мах перескочил его и побежал в березовый сквер.

А за спиной все еще слышался до боли знакомый, настигающий голос:

– Куда же ты?! Мамонт?! Стой! Не узнаешь?..

На улице уже мелькали прохожие, кренились набок перегруженные автобусы, увозя народ с остановки, а Мамонт бежал, невзирая на то что бежать нелепо, что он слишком заметен среди степенно-сонливых людей. Впереди оказалась река, но дорожка вывела его к горбатому пешеходному мосту. Длиннополая расстегнутая доха меховым шлейфом летела за спиной. На другой стороне реки он перешел на шаг, забрел в кусты, висящие над водой, и сел на камень.

И только тут он понял, отчего побежал и чего испугался. Можно было не смотреться в отражение на воде…

Как врач-психиатр, он знал, что значит «узнать» себя самого в другом человеке, услышать свой голос из чужих уст. То, что не произошло в насосной камере Кошгары под нескончаемый и мучительный звон капели, могло очень просто произойти здесь, на вольном пространстве. Начинать сначала следовало с прежней осторожностью, ибо весь путь мог повториться на другом уровне и в других условиях, если позволить себе расслабиться.

Отыскав рынок, Мамонт потолкался среди народа, высмотрел молодого чеченца, торгующего бананами, и предложил ему купить документы. Похоже, тот знал толк в этом товаре, пролистал со знанием дела, одобрил, что есть московская прописка, открытая виза в Канаду, а водительское удостоверение годится для всех стран мира, и предложил пятьдесят тысяч. Мамонт не стал торговаться – этих денег хватило бы до Перми и еще дальше. Чеченец в довесок подарил ему связку бананов и поцокал языком, бесцеремонно ощупывая доху.

– Не продается, – сказал Мамонт и поспешил затеряться в толпе.

Он съел всю связку недозрелых тропических фруктов и ощутил зверский аппетит. Хотелось основательной пищи – хлеба, мяса, картошки, но уже и в российской глубинке рынок напоминал банановую республику, как, впрочем, и вся страна. Искать что-либо существенное не оставалось времени – до поезда на Екатеринбург оставалось менее часа.

Как в Кошгаре, опасаясь замкнутого пространства, Мамонт купил билет в плацкартный вагон и сел в поезд. Выдавая постельное белье, проводница, женщина лет тридцати пяти, неожиданно предложила ему бритву, словно угадав, что он в странствии без всякого багажа.

– Я отпускаю бороду, – испытывая к ней благодарность, сказал Мамонт и тут же для себя решил, что и впрямь нужно отпустить бороду, коли начинать все сначала.

В вагоне было жарковато, поэтому он лег в рубашке, укрывшись простынею, и через минуту уже ничего не видел и не слышал…

А проснулся от прикосновения чьих-то рук: его укрывали одеялом, заботливо подтыкая с боков. В тягучей полудреме ему почудилось, что это – Дара, ее ласковые и трепетные руки, и Мамонт начинал уж было узнавать в полумраке знакомый, милый образ, вишневые глаза, но усилием воли отогнал наваждение, памятуя пригрезившееся собственное отражение в человеке, вышедшем на балкон мезонина. Это была проводница, однако неяркий вагонный ночник сглаживал какие-то ее особые черты, создавая некий усредненный, идеальный женственный образ, так похожий на образ Дары. Половину жизни Мамонт мотался в поездах, испытал сервис от общих вагонов до спальных «люксов», и никогда нигде его так заботливо не укрывали от холода. А проводница между тем пошла по вагону дальше, унося ворох одеял для тех, кто мерз.

Когда она возвращалась назад, Мамонт тихо окликнул ее и спросил, где они едут.

– Скоро Котельнич, – шепотом сказала проводница. – Спите, вам еще далеко…

– Здесь близко моя родина, – неожиданно для себя признался Мамонт, хотя избегал всяких разговоров. – Село Тужа…

– А-а, – протянула она и, кажется, улыбнулась. – Хорошо. Спите.

Утром бабушка сошла в Вятке, а вместо нее сел парень лет двадцати, беловолосый и ясноглазый, но какой-то замкнутый и одинокий, потому что молодая пара, видимо, устав друг от друга в тесноте вагона, попыталась завести с ним дорожную дружбу. Парень устранился от них и часа полтора смотрел неподвижно в окно, ничего за ним не замечая. Потом он куда-то исчез, а вернулся уже пьяный, с остекленевшим взглядом и запекшимися до коросты губами.

Неожиданно в грохочущем пространстве за вагоном послышался надрывный крик:

– Ва! Ва! Ва!..

И поезд отозвался ему густым, могучим ревом:

– Ва-а-а-а!..

Парня вдруг встряхнуло, лицо исказилось то ли от злобы, то ли от страха, из лопнувших пересохших губ засочилась кровь. Он как лунатик, с невидящим взором побрел в тамбур вагона.