Страга Севера

– Станет сопротивляться – пусть дадут ему наркоз, – посоветовал Арчеладзе. – Этот человек нужен живым и здоровым.

Однорукий по-прежнему сидел на полу, скорчившись, но теперь уже смотрел на полковника исподлобья, словно загнанный в угол и затравленный зверь. Арчеладзе вышел из комнаты и чуть не столкнулся с Кутасовым. Улыбчивый капитан в горе не походил сам на себя, и авантюрный блеск в его глазах сейчас напоминал слезы.

– Пономаренко умер, не приходя в сознание, – сообщил он. – По дороге к «Склифосовскому»…

Полковник молча прошел по коридору, затем стремительно вернулся назад.

– Вот что такое профессионалы, Сережа…

– В «Валькирии» тоже были профессионалы, – возразил Кутасов. – Но мы их взяли!

– Там была охрана, нормальные люди… А это – камикадзе… Товарищ генерал, – зашептал он, – скажите, кого мы взяли? Кто он? Что все это значит?

– Это значит, капитан, кончилось искусство кино и все поставленные трюки, – жестко проговорил Арчеладзе. – Началась настоящая работа. Ты же мечтал нервы пощекотать?

Он развернулся и зашагал по коридору.

В приемной, возле стола Капитолины, сидел Воробьев. Полковник вошел неожиданно и не слышал, разговаривали они или нет, но почувствовал, что прервал какой-то диалог: казалось, сказанные слова еще витают в воздухе…

– Из архивной группы, – сказала Капитолина и подала ему тонкую папку. – И еще звонил Зямщиц из МИДа, просил ему перезвонить.

– Хорошо, – обронил Арчеладзе, направляясь к двери. Воробьев пошел за ним следом, но остановился сразу за порогом.

– Сегодня утром Жабин переоделся в какое-то рванье и уехал на городском транспорте в Лианозово, – доложил он. – Вероятно, к своему знакомому, работнику милиции Козыреву Борису, и сейчас находится в его квартире. Ночью у Жабина с женой состоялся разговор. Записали на пленку…

Он положил кассету на стол. Полковник хотел было вставить ее в магнитофон, однако передумал – некогда.

– О чем разговор?

– Жабин признался, что он является членом тайной масонской ложи, – сообщил Воробьев. – Принадлежит к Мальтийскому ордену и был посвящен на Мальте. Всю ночь рассказывал, что такое масоны…

– У него крыша поехала, – отмахнулся Арчеладзе. – С чего бы тогда он стал прятаться?

– Я установил: на острове Мальте он никогда не был, – невозмутимо продолжал Воробьев. – Дальше Болгарии в восьмидесятом году никуда из страны не выезжал.

– Шизофрения у твоего Жабэна.

– Нет, он вполне здоров. Таким образом интригует жену, создает у нее интерес к себе. Она молодая и романтичная особа…

– И плевать на него! – отмахнулся Арчеладзе. – Ты в баню хочешь?

– Не хочу, товарищ генерал.

– Все равно поедешь. – Полковник бросил ему ключи от машины. – Садись и жди меня там. Где Нигрей?

– Звонил вчера мне домой, – сказал Воробьев. – Меня не было, а запись автоответчика я прослушал только сегодня…

– Где он?

– Не могу знать, товарищ генерал. В свободном поиске!

– Что за глупости! – возмутился полковник. – Он мне нужен сейчас позарез!..

– А я-то при чем, товарищ генерал? – Воробьев пожал плечами. – Это ваш… свидетель, дружка на свадьбе. Разберетесь по-свойски.

– Что он там говорил-то?

– «Володь, передай шефу, я снова был в музее одного художника, – процитировал, как автоответчик, Воробьев. – Клиент прежний. Едем в аэропорт Шереметьево, все повторяется». Точка, конец записи.

– Он что, катается за Зямщицем? – спросил Арчеладзе.

– Не знаю, товарищ генерал.

– Ладно, иди в машину, – распорядился он. – Через пять минут спущусь.

Полковник открыл папку, переданную начальником архивной группы, и сразу же будто врос в текст. Статистика оказалась потрясающей: за двадцать последних лет гитарными струнами было задушено пять человек. Он пробежал глазами список – тела трех пострадавших не были опознаны и после определенного срока переданы для кремации. Но двое имели конкретные имена, фамилии, даты рождения и профессии…

Из пяти лишь одно преступление было раскрыто – бытовое, тривиальное: во время обоюдной драки жена задушила мужа струнами разбитой гитары. Набросила их на шею своего супруга и тянула за оторванный от деки гриф до тех пор, пока он не умер…

Но один, известный, опознанный, когда-то реально существовавший на свете человек, был удавлен точно так же, как Кристофер Фрич…

17

В музее было светло, тихо и безлюдно. Забытые вещи жили здесь своей жизнью, суть которой составляли полный покой и безмолвие. Высокие, пригашенные тускнеющие серебром зеркала в отдельном зале отражали друг друга; меланхоличные напольные часы неслышно переговаривались с более энергичными настенными, дремали столы на львиных лапах, и над всем этим миром парили лепные, горделиво-спокойные грифоны.

Впрочем, люди в залах были, по одному в каждом. Однако седые, благообразные женщины так органично вписывались в мир забытых вещей, что почти не замечались. От каждой из них, как от изящной одухотворенной вещи, исходило не утраченное с годами очарование: состарившиеся Дары исполняли здесь свои последние уроки.

Но в гостиной квартиры директора музея по-прежнему восседал на своей скале утомленный и грозный сокол – истинный образ Атенона, символ его состояния духа.