Сторона Германтов

Мне было ясно, как много способно человеческое воображение вложить в маленькое личико, такое, как у этой женщины, если изначально с ней познакомилось именно воображение, и наоборот, на какие ничтожные, чисто материальные, лишенные всякой ценности элементы может разлететься то, что было предметом стольких мечтаний, если знакомство, напротив, было пошлым, грубым и женщину узнали совсем с другой стороны. Я понимал: то, что, как думалось мне, и двадцати франков не стоило, когда это предложили мне за двадцать франков в доме свиданий, где она была только женщиной, желающей заработать двадцать франков, может оказаться дороже миллиона, дороже семьи, дороже самых завидных вещей на свете тому, кто изначально вообразил, что перед ним неведомое создание, которое любопытно было бы изучить, трудно завоевать и удержать. Вероятно, мы с Робером видели одно и то же худое узкое личико. Но мы подошли к нему двумя противоположными путями, которые никогда не пересекутся, и мы никогда не увидим одно и то же лицо. Я увидел это лицо, эти его улыбки, движения губ, извне — черты какой-то женщины, которая за двадцать франков сделает все, что я захочу. Поэтому взгляды, улыбки, движения губ означали для меня только то, что они означают вообще, у каждого человека, я не усмотрел в них ничего индивидуального, и мне ничуть не интересно было искать за ними человеческую личность. Но то, что мне было, так сказать, предложено с самого начала, для Робера было целью, к которой он устремился по пути, полному огромных надежд, бесконечных сомнений, подозрений и грез. Он готов был платить миллион и больше, чтобы завладеть и не уступить другим то, что мне, как всем прочим, предлагали за двадцать франков. И то, что он не заполучил ее по этой цене, могло зависеть от случайности: например, та, что, казалось бы, готова отдаться, именно в этот миг ускользнула, вероятно спеша на свидание или имея другую причину, по которой именно в этот день она оказалась недоступна. И коль скоро она имеет дело с человеком чувствительным, даже если сама она этого не заметила, а тем более если заметила, начинается жестокая игра. Неспособный справиться с разочарованием, обойтись без этой женщины, он снова ее преследует, она убегает, так что в конце концов улыбка, на которую он уже не смел надеяться, обходится ему в тысячу раз дороже, чем могло бы обойтись увенчание страсти. Иной раз в подобных случаях наивный и трусливо избегающий страданий человек настолько теряет голову, что воображает девку недоступным божеством, и тогда ему уже вовек не дождаться не только увенчания страсти, но даже первого поцелуя, причем он об этом и просить не смеет, чтобы не опровергнуть собственных уверений в платонической любви. А расставаться с жизнью, так никогда и не узнав, что такое поцелуй самой любимой женщины, — страшная мука. Однако Сен-Лу повезло: его страсть вполне увенчалась успехом. Конечно, знай он, что ее милости предлагались всем подряд за один луидор, он бы невыносимо страдал, но все равно пожертвовал бы миллионом за то, чтобы их сохранить: ведь что бы он ни узнал, ему бы не удалось сойти с избранного им пути, потому что это превышает человеческие силы и, согласно некоему великому закону природы, может произойти только вопреки самому человеку, а, встав на этот путь, он мог видеть ее лицо только сквозь им же взлелеянные мечты: кроме этого лица, этих улыбок и движений губ ничто не говорило ему о женщине, чью истинную натуру он хотел бы постичь и чьими желаниями овладеть. Ее худое лицо было неподвижно, как лист бумаги, когда на него давит колоссальная сила двух атмосфер; казалось, равновесие достигалось за счет двух бесконечностей, которые надвинулись на нее с обеих сторон, и только ее присутствие не дает им слиться воедино. И впрямь, тайна Рашели виделась нам с Робером с двух разных сторон.