— Хороший у вас с Саввой дом. И на мельнице благодать, но скажу тебе теперь то же, что и сын твой советовал: беги отсюда, ни о чём не жалея. Придут царские люди — все у них будут за виноватых. Царю жестокий народ служит. Я хоть к иконам приставлен, но вижу, как людей в Пыточную башню таскают.
— Егорушка! — взмолилась Енафа. — Может, и ты с нами? О своей голове тоже надо подумать.
— Как я побегу? Казаки быстро догонят. Расплата у них короткая. А царёвы люди придут — отговорюсь. Я ведь пленник.
Вернулись в Мурашкино — в доме казаки бражничают. Евтюх объявил Егору:
— Поедем к царевичу Нечаю в стан. Город Василь, слава Богу, взяли его царским счастьем. Без боя. Воевода, сукин кот, сбежал. В Курмыш помчим. Курмышские люди присягнули царевичу. Ихний воевода Рожнов сдал город без единого выстрела.
Саввины корабли трудились без устали. Сначала возил крестьян да холопов к Макарьеву. Кто в сафьяновых сапогах, а на плечах сермяга, кто в шёлковом кафтане, в шёлковых штанах, а обувка — лапти. Оружие — у кого топор, у кого сабля, а кто и с оглоблей. Многие крестьяне были с косами, но иные ватаги имели ружья, пистолеты и даже панцири.
Теперь Савва возил бунтарей обратно на правый берег, к Лыскову. Атаманша Алёна уводила свой отряд из-под стен святой обители. От неумелых приступов только искалеченных прибавлялось. Казаки указали атаманше идти к Темникову, монастырь никуда не денется.
Савва перевозил последние ватаги Алениного войска. Малый корабль уже был на середине Волги, а сам он на «Пестуне», отойдя от монастырской пристани, приказал поднять парус, когда приметили идущие со стороны Нижнего ладьи. Посчитали — дюжина.
— Царевич Нечай, что ли? — удивился Савва. — Откуда столько кораблей добыл?
Вдруг с первой ладьи ударила пушка. Ядро ляпнулось в борт малого корабля, полетели щепки.
— Воеводы! — Савва, не размышляя, повернул «Пестуна» вниз по Волге, крикнув, чтоб поднимали второй, вспомогательный, парус.
«Пестун» порхнул птицею, несколько ладей пытались пойти наперехват, но было видно — не успевают. Ядра не долетали. Зато малый корабль, обсыпаемый ядрами, на глазах потонул.
— Был и нет, — сказал Савва.
Бунтари сидели притихшие.
— Пойдёмте в Курмыш, к Нечаю! — предложил Савва атаманам.
Согласились.
Парус под ветром звенит, волны брызжут. Воля! А у Саввы руки дрожали: взялись воеводы волю эту самую взнуздывать. Корабль хуже цепи — не бросишь. А не бросишь — вздёрнут вместе с разбойниками.
Осенняя благодать стояла на Волге. Небо — сто колоколен одну на другую поставь — и не упрёшься. Синева уж такая радостная — истинный Божий дар. Солнце светлое, но не жарит. Одна щека от тепла млеет, другой свежо. Октябрь.
Передав руль, Савва лежал на корме, глядя, как приникают к «Пестуну» всё новые и новые версты. Обоймут — и в стороны.
«Ведал ли поп, крестя младенца во имя равноапостольного Саввы, что означает сие слово? Савва — вино. Вино жизни».
Вволю наотведывался Савва кипящего в крови напитка.
Глядя на дорогу, оставляемую на воде быстрым своим кораблём, перебирал жизнь, как сундук, в котором всё вперемешку — драгоценные ферязи, охабни и какие-нибудь азямы с армяками.
Ни отца, рано умершего, ни матери, отдавшей его слепцам в поводыри, Савва не помнил. Но он помнил встречу с юным царём по дороге в Троицу, ефимок, житье на Кремлёвском подворье, свой глупый побег от слепца Харитона. Уж очень больно и зло щипал, за провинность и в похвалу. Издали жизнь показалась причудливой. Надо бы за большого удачника себя почитать, всегда встречались во дни отчаяния и беды добрые сильные люди, но полного счастья не бывало. Каждая медовая бочка его бытия — на треть с дёгтем.
Так просто, так легко нашёл он в Москве себе пристанище у братьев-пирожников. Хлеб, защиту. А по счастью чуть не в тот же день — метлой. Братьям за болтовню языки отрезали. И снова голодное хождение по белу свету. И опять — Божья милость. Мельник Серафим, учивший искать добрые травы. Инокиня Гликерия, грешница-соблазнительница. Колодезное дело. Столько подземных жил со сладкою водою найдено и выведено — пейте, люди! Колодец в Рыженькой. Енафа. Война. Ратные деяния. Служба в больших начальниках на Кий-острове. Воскрешение в Мурашкине, когда Бог вернул жену, сына, дал ещё одного, дал корабли, немалый достаток. И вот гроза и тьма впереди.
Савва глядел на пирующих на палубе мужиков, и ему хотелось завыть — за каждым стоит безносая.
«Царевич» Нечай сидел не дыша, хватая воздух ртом и опять каменея. Егору было удобнее, если б «царевич» сидел расслабясь, но на замечания не отважился.
Лицом Максим Осипов был красив, парсуна выходила светлой, даже радостной.