Столп. Артамон Матвеев

Писал Егор «царевича» в Курмыше вот уже третий день. Теперь глаза писал. Голубую невинность с удивительно крошечными зрачками. Давал краске просохнуть, принимался прописывать золотые, посверкивающие цветы на ферязи, пылающие рубины на всех пяти пальцах правой руки, лёгшей на толстую книгу. Лёгкими прикосновениями самых тонких кисточек удалось разжечь огонь в каменьях, и Егор радовался удаче. Парсуна была поясной, и на сжатом пространстве всякая деталь становилась важной.

Тут вдруг приехали гонцы из войск. Нечай принял их, сидя на «царском» стуле и по-прежнему каменея и отдуваясь.

   — Ну, что у вас? Говорите!

Казаки глазами указали на художника.

   — Это мой придворный знамёнщик, — объявил Нечай. — Генерал.

Егор так и ахнул про себя — в генералы угодил.

   — Взяли Ядрин, — сообщил один казак. — Воевода присягнул Войску, Степану Тимофеевичу, тебе, святейшему Никону... В граде Козьмодемьянске жители до прихода нашего воеводу прибили. Атаман Долгополов в тюрьме сидел, в Козьмодемьянске. Набрал тысячу человек и пошёл теперь Ветлугу воевать.

   — Добре, — сказал «царевич».

Выступил другой казак:

   — Князь Юрья Алексеевич Долгорукий взял Арзамас, всю округу повоевал. Наши биты в Путятине, в Юсупове. Большой бой был у села Мамлеева. Князь Щербатый и воевода Леонтьев побили наших. У вольных людей — тысяч десять, а у воеводы — сотен пять. Да ведь все с ружьями, и пушек у них с десяток.

Нечай встал, прошёл по горнице взад-вперёд. Занимал он покои самого богатого курмышского купца.

   — Выступаем в Мурашкино. Из Арзамаса Долгорукий в нашу сторону кинется, от Нижнего отрезать. Где же Степан Тимофеевич, Господи?!

Подошёл к парсуне. Изумился нарисованным рубинам — горят. Пальцем потрогал. Потрогал и цветы, сначала на себе, на ферязи, потом на парсуне.

   — Диво! — Повернулся к своим казакам, указывая на себя и на парсуну: — Я?

   — Как две кровинки.

   — Поезжай-ка ты, знамёнщик, — тотчас решил «царевич», — к святейшему Никону. Напиши и с него парсуну. Да вместе с ним и приезжай к нам.

У Егора аж в голове зазвенело: «Час от часу не легче!»

8

Казачье войско отряд за отрядом покидало Курмыш, когда пристал к берегу резвый «Пестун». Город над Сурой, Нечай как раз прощался с народом.

Увидевши корабль, подозвал к себе тотчас казака Евтюха и Егора:

   — Вот вам судно. Поднимайте парус и плывите в Нижний и дальше. Святейший верхом не поедет, а на корабле поедет. Нетряско.

Савва, узнав, что ему надо снова пускаться в плавание, упал «царевичу» в ноги. Тот его узнал, обрадовался:

   — Здравствуй, хозяин, приветивший меня в Мурашкине. Сослужи ещё одну службу Великому Войску, Степану Тимофеевичу и мне, грешному. Отвези знамёнщика с казаками к святейшему Никону, отцу и молитвеннику нашему.

   — Смилуйся! — Савва говорил негромко, да напористо. — Нас под Макарьевом чуть было царские струги не перехватили. Один мой корабль на глазах в щепу пушками разнесли.

   — Кончим дело — десять кораблей тебе пожалую! — объявил на весь Курмыш «царевич». — Боярских стругов не бойся. Я приказал взять Макарьев. Пока подойдёте к Нижнему, и Нижний станет казаком.

Савва и Егор друг друга узнали, но виду не подали. Сначала было не до приветствий, а потом смекнули: может, это и к лучшему — не объявлять родства.

Погрузились казаки на корабль, вкатили пару пушек, чтоб бодрей себя чувствовать. Развернулись, подняли паруса.

Подходя к Макарьеву, Савва приказал изготовиться к бою, но в монастыре хозяйничали казаки да мордвин Боляев.

Ни церквей, ни монахов бунтари не тронули, не обидели. Забрали сундуки да казну окрестного дворянства и на том успокоились. Пленных дворян не резали, дворянок не насиловали. Перед Богом совестились.

В Нижнем тоже было тихо. Власти в Кремле запёрлись. В городе верховодили посадские люди, грузчики, татары, большинство стрельцов тоже были с народом. Ни поджогов, ни грабежей, а вот ели-пили в кабаках задарма, в богатые дома заходили угоститься без стеснения.

Евтюх, оставив на «Пестуне» трёх казаков, отправился с остальными проведать, можно ли плыть дальше. Савва наконец-то поговорил с Егором по душам. Сошлись на том, что бежать невозможно.

   — До Кириллова монастыря нам доплыть нельзя, — говорил Савва. — Ни из Волги, ни из Оки в Шексну хода нет. Где-нибудь казаки сойдут, тогда и поглядим.

Егор тоже голову не терял:

   — Мне выгоднее всего до монастыря добраться. У монахов всю эту страсть пересидеть.

Разговор шёл на корме. Солнышко сияло, да не грело. Смотрели, как Волга и Ока неслиянно катят свои воды. Окский поток помощнее, желтизной отдаёт, берега размывает. Волга принимает гостью вежливо, но за городом, где зрителей поменьше, смиряет сестрицу, и это уже одна река.

Судов не видно было, лодчонки суетились.

   — Погляди! — встревожился Савва: к их «Пестуну» с обоих бортов подходили два струга.

Оставленные для охраны казаки только глазами хлопали, когда на борт полезли вооружённые люди.

Налёт дворянского ополчения был по-разбойничьи хватким. Кроме «Пестуна», увели ещё четыре струга. Лагерь ополчения стоял вверх по Оке, вёрстах в трёх от Нижнего.