Стоять до последнего

Боксеры с благодарностью приняли деньги. Русский боксер в форме германского солдата совсем не похож на оккупантов, которые не упускают любого случая поживиться на чужой счет. Лефор откупорил бутылку кальвадоса:

– За наше знакомство!

Рефери, поднимая бокал вина, обратился к Миклашевскому с длинным приветствием и восхвалением его спортивных достоинств. Он говорил о том, что повидал много классных мастеров ринга и русский боксер может, несомненно, вести бои на самом высшем уровне.

– Я уже успел переговорить с вашим начальством, – заключил он. – Если вы лично не возражаете, то я буду афишировать следующий поединок. У меня друзья в газетах, и завтра о русском боксере узнают жители нашего департамента. Ваше здоровье!

Они сдвинули бокалы. А за легкой стеной из зала кафе послышались шум, возгласы, хлопанье бутылок шампанского. Боксеры недоуменно переглянулись. Что бы это могло значить? В раздевалку заглянул шустрый поваренок и крикнул:

– Включите радио! Германцы вышли к Волге!

Лефор подошел к стене, на которой висел квадратный старенький репродуктор. Раздевалку заполнил торжествующий, захлебывающийся от радости голос берлинского диктора, читавшего экстренное сообщение:

– «…Вышли к Волге севернее Сталинграда! Русский фронт разрезан. Солдаты фюрера пьют касками воду из Волги!.. Приближается день великой победы. Тысяча самолетов четвертого воздушного флота обрушила грозовой удар на город. Сталинград потонул в огне и дыме. В мире нет силы, способной остановить неудержимый исторический натиск германского оружия!..»

Игорь закусил губу. Его щеки начали бледнеть, покрываться бескровными пятнами, он как-то сразу осунулся, хмуро обмяк, стал потирать виски ладонями, как будто его мучила головная боль. Некоторое время все стояли молча вокруг стола, слушая радостный голос диктора! Неожиданности случаются в жизни гораздо чаще, чем мы об этом думаем. Игорь не мог даже представить, что произошло там, под Сталинградом, как смогли допустить такое… Миклашевский скрипнул зубами…

Рефери извинительно улыбнулся темными глазами, в них просвечивалось желание не обидеть, хотя в то же время он и не хотел вслух выражать сочувствие. Он встал из-за стола и сказал, что идет на кухню.

– Не будем же, черт возьми, сидеть голодными!

Игорь провел ладонью по лицу, по влажному лбу. «Спокойнее, Игорь! Спокойствие! – командовал он себе. – Потеряешь голову – потеряешь все! Возьми себя в руки». Его гладко выбритые выступавшие вперед скулы стали кирпичными. Под кожей тяжело перекатывались набрякшие желваки.

Лефор подошел к Миклашевскому и сочувственно положил ему на плечо руку. Трезвеющий Бутен, моргая короткими ресницами, смотрел на них. Потом шагнул к русскому и, встав рядом, тоже положил шершавую ладонь на плечо боксера. Французы понимали русского и сочувствовали ему. Им хорошо было знакомо тягостное чувство горечи. Два года назад Франция переживала позор унижения – в середине июня гитлеровские войска шагали по Парижу… Россия пока еще держится, год ведет неравную войну, ни одна страна Европы так не могла сопротивляться. Но и немцы зашли слишком далеко.

Глава четырнадцатая

1

Вести с фронта идут неутешительные. В сообщениях Информбюро появились названия курортных городов: Минеральные Воды, Пятигорск, Краснодар… Значит, немцы вторглись на Кавказ. Перестали упоминать город Воронеж. Неужели сдали его?.. Идут бои в районе Клетской и Котельникова… Каждый раз, слушая сообщение Информбюро, Ли-завета тревожилась: опять отступаем! До каких же пор? Когда же наконец остановим, удержим полчища фрицев? Ведь таким образом, чего доброго, они могут пробиться и до Волги? На Днепре не остановили, на Дону не сдержали. Страшно подумать. Лизавета выжала Андрюшкины штаны, потом бросила их в таз и устало распрямилась над корытом, вытирая согнутой рукой вспотевший лоб.

– До каких же пор, а? – повторила она вслух вопрос. – До каких же пор будет продолжаться такое, а?

– Мамочка, не ругай меня. Не надо!.. Я не рвал морковку!

Голос сына отвлек Лизавету от печальных мыслей. Она облизнула пересохшие губы, глотнула густую слюну. Сын стоял в трех шагах, чумазый, босой, загорелый. Только теперь она заметила в руках Андрюшки три морковки.

– Я не рвал морковку! Это тетя Марта дала…