Мы идем через папоротник к охотничьему домику. Папоротник как лес, он выше меня. Мне разрешают нести рыбу на березовой ветке, просунутой там, где у рыб были глаза. Йордис разводит перед домиком костер и жарит рыбу на сковородке, мохнатой от сажи. Рагнар пытается сделать из ивы дудочку, но дудочки делают только весной. А сейчас кору уже не снять. Но это не важно. Все равно нас окутывает запах ивы.
В домике всего одна комната. Я засыпаю на широкой кровати в ватном мешке от Гражданской обороны. Ночью мне надо выйти пописать. У костра с Йордис и Рагнаром сидит незнакомый человек. Они зовут его Турстейном, его рюкзак стоит у стены домика.
–
Перед тем как заснуть, я слышу голос дяди Рагнара:
– Перебирайся ко мне на Юг, Йордис!
Понять ее ответ невозможно.
– Возьмешь с собой девочку! – говорит голос Турстейна.
И опять я не слышу, что отвечает Йордис.
Утром никакого Турстейна там нет, и я думаю, что, может быть, он мне приснился. И все-таки я спрашиваю:
– Кто эта девочка?
Йордис и дядя переглядываются. Дядя отвечает:
– Девочка – это ты!
– Мы уедем отсюда? – шепотом спрашиваю я.
– Нет! – говорит Йордис.
Я уже настолько большая, что еду одна с Скугсёя в Мюре. В брюхе черного местного парохода. Тете Хельге и дяде Альфреду уже все равно, если у них за столом будет на одного человека больше. К ним постоянно кто-то приезжает, а кто-то уезжает. Некоторые заходят, только чтобы позвонить по телефону. В кладовке там всегда найдется и кусок хлеба, и остатки после обеда. И кофейная гуща в кофейнике.
Тетя Хельга разговаривает со мной, словно я уже взрослая. Спрашивает у меня совета о крючках и кружевах. Она шьет летнее платье.
– Хебба, мне кажется, что юбку надо немного подкоротить. Как думаешь? – спрашивает она и глядит на меня. Я киваю и откусываю кусок холодного палтуса, зажатого у меня в кулаке.
Она должна закончить платье к приезду родственников с Юга. Время от времени она вздыхает и уходит, видно, забыла что-то сделать. Потом снова крутит ручку швейной машинки. Она все время работает. Улыбается, оставаясь серьезной. Она похожа на Йордис, но все-таки другая. Йордис часто сидит совершенно неподвижно и даже не читает книгу, которая лежит у нее на коленях. «Уйдет роса, падет дождь» называется эта книга, которую она читает вслух, когда у нее собираются ее подруги по клубу. Йордис может иногда сказать:
Семьи родственников, которые живут на Юге, не такие многочисленные, как семьи у нас на Севере. Дядя Хильмар и тетя Ольга привозят только двух детей. Моя двоюродная сестра Бьёрг уже взрослая, она почти старая. Младшая – маленькая, как
Если там нет бабушки Элиды, они иногда затевают ссору. Все, даже соседи, живущие за болотами, могут их слышать. Тетя Хельга огорчается, но молчит. Дядя Альфред уходит в сарай к своей ярусной снасти. Говорит, что не хочет
Мы, двоюродные братья и сестры, держимся в отдалении, но смотрим и слушаем. Пользуемся случаем, ведь обычно ссора длится не больше часа. Зато это куда интереснее, чем игра в индейцев или книги. Наверное, больше всего это похоже на цирк, я видела цирк на картинках, но никогда в нем не была. Взрослые стоят между автомобилем и домом и машут руками. Кричат. Конечно, они не прибегают к ружьям или ножам.
Когда страсти накаляются особенно сильно, я вдруг вижу скальп тети Ольги болтающимся на недавно посаженной перед домом рябине. За ним следует скальп старой двоюродной сестры. Северный ветер играет ими. Красивые скальпы. Тетин – темный с проседью, двоюродной сестры – весь в густых кудряшках.
Дядя Хильмар стоит с ножом, с которого каплет кровь, наконец он утихомирил своих женщин.
Потом взрослая двоюродная сестра берет свою гитару и поет «Мне известна такая страна». Дядя Альфред приходит из сарая и играет на гармони всякие танцы. Мы танцуем, и каждый получает по скальпу. Тетя Хельга вынуждена принести свою цитру. Она поет «Он мелькнул, как мечта» и «В больничной палате».
Постепенно репертуаром завладевают двоюродные сестры. Тогда мы поем песни, которые слышали по радио, мы с двоюродной сестрой Анн Турид записали слова в блокнот.
В конце мы поем псалом: «Не грозит опасность детям, Бог хранит их всех на свете».
Это для того, чтобы божественное не почувствовало себя лишним.