Сто лет назад

Когда он вошел в мою каюту, то меня поразило что-то знакомое в его чертах; я как будто где-то видел его лицо, но где, этого я никак не мог припомнить. На мои вопросы он отвечал, что затонувшее судно был бриг «Джэн и Мэри» из Гулля с грузом угля, что они во время бури наткнулись на деревянную сваю, которая пробила им дно, и судно так быстро наполнилось водой и стало тонуть, что люди едва успели спустить шлюпку. Но волнение было до того сильно, что шлюпка разбилась о булварк брига прежде, чем они успели отчалить, и все очутились в воде. Ему удалось поймать одно из весел; его очень скоро отнесло в сторону от товарищей, которых он сначала видел плавающими вокруг него, но почти в тот же момент бриг вдруг разом пошел ко дну, кругом образовался страшный водоворот, в который непреодолимо увлекало его с веслом, и вот он почувствовал, что уходит под воду на глубину нескольких футов, но уже в следующий за ним момент он снова вышел на поверхность и увидел торчавшую над водой верхушку грот-мачты; но никого из людей экипажа нигде не видел, вероятно, все они погибли в водовороте, так как были слишком близко к бригу в тот момент, когда он пошел ко дну. Далее мальчик рассказал, что он уже двое суток держался на мачте и чуть было не погиб от холода. Он уже почти совершенно окоченел, когда вдруг сообразил, что его ноги, находившиеся в воде, были теплее, чем остальные части тела, остававшиеся на поверхности и подвергавшиеся ветру, и он поспешил опуститься под воду по самое горло, если бы он этого не сделал, то наверное окоченел бы до смерти.

Тогда я полюбопытствовал узнать, давно ли он плавает, и он отвечал, что сделал всего только одно плавание и всего три месяца был на судне. Я не спускал с него глаз; в его манере говорить и держать себя было что-то ясно говорившее о том, что он несравненно выше того скромного положения, которое, по его словам, он занимал на таком судне, как затонувший угольщик, и я почувствовал к этому мальчику такое теплое участие, какое и сам не мог себе объяснить. Побуждаемый этим чувством я стал расспрашивать его, кто его родные и друзья; он замявшись отвечал, что ни родных, ни друзей у него нет, кроме одного брата, который значительно старше его, но о котором он ничего не знает, ни где он, ни что с ним сталось.

— Но скажите имя вашего отца, жив он, и кто он такой? Вы должны сказать мне все; иначе я не буду знать, куда мне вас отправить!

При этих словах юноша не только страшно смутился, но положительно растерялся и ничего не отвечал.

— Но послушайте, милый мой, — сказал я, видя, что он молчит, — я полагаю, что так как я спас вам жизнь, то заслуживаю некоторого доверия с вашей стороны, поверьте, мной руководит не простое любопытство, и вы не будете иметь основания раскаиваться, если скажете мне обо всем, касающемся вас. Ведь я сразу вижу, что вы не были воспитаны, как мальчик, которого готовят в простые юнги, и что ваше нормальное социальное положение гораздо выше того, какое вы теперь занимали на вашем бриге. Доверьтесь мне!

— Я готов вам довериться, сэр, но только при условии, что вы обещаете мне не отсылать меня к моим родителям!

— Я, конечно, не сделаю этого против вашей воли, — сказал я, — хотя, вероятно, постараюсь всячески убедить вас вернуться к ним. Вы, как вижу, бежали из родительского дома, не так ли?

— Да, сэр, — отозвался юноша, — я бежал, потому что не мог долее оставаться там; точно так же поступил раньше меня мой старший брат, по той же причине.

— Итак, обещаю вам, если вы доверитесь мне, не насиловать вашего желания; так скажите же, кто ваши родители и почему вы бежали от них. Вы нуждаетесь в друге, но вы не сможете приобрести его, не одарив его своим доверием, вы это сами понимаете!

— Да, сэр, и я готов сказать вам все!

И юноша принялся рассказывать мне свою историю; можете вы себе представить мое удивление и то, что я испытал в эти минуты, когда я узнал, что вижу перед собой моего родного брата Филиппа, которого я оставил десятилетним ребенком и который теперь стоял передо мной уже взрослым юношей и говорил со мной, как с чужим!

Я дал ему докончить его исповедь, затем открылся ему.

Трудно передать его радость, его восторг, когда он бросился ко мне на шею и обнимал меня со слезами радости на глазах, говоря, что его заветною целью было разыскать меня, и хотя он не имел представления о том, что сталось со мной, он почему-то всегда думал, что я искал счастья в жизни моряка.

Теперь я уже не сомневался, что само Провидение избрало меня для спасения жизни брата, и я был глубоко благодарен ему за это. Теперь у меня был друг и товарищ, о котором я должен был заботиться и которого я мог любить всей душой. Теперь я был уже не один в целом мире, и я не помню, чтобы я был когда-нибудь более счастлив, чем в эти минуты.

Оставив брата в каюте, я вышел на палубу и сообщил своим офицерам о неожиданной встрече с братом.