Сто лет безналом

Из раскрытых нараспашку дверей булочной распространялся по улице чудесный аромат свежевыпеченного хлеба. Мимо магазина, сглатывая на ходу слюни, спешили по своим делам «счастливые» граждане молодой страны Советов. Экономика трещала по швам, и не каждый гражданин мог позволить себе купить буханку свежевыпеченного хлеба. Люди отворачивались и старались побыстрее пробежать мимо благоухающей лавки. Немного в стороне от основного потока прохожих, возле большой стеклянной витрины неспешно прогуливался сутулый мужчина, одетый, несмотря на жару, в новенький серый, но сильно помятый пиджак-елочку. Его глубоко посаженные колючие глазки, спрятанные под маленьким козырьком кепки-восьмиклинки, выхватывали из толпы цивильно одетых нэпманов. Цепкий взгляд сутулого уверенно скользил по оттопыренным карманам, сумкам и портфелям состоятельных прохожих. Однако сутулый отчего-то медлил, не решаясь проверить содержимое этих самых карманов, сумок и портфелей. Видимо, его что-то не устраивало. Мужчина нервно передергивал узкими плечами и бесцельно шевелил засунутыми в глубокие карманы брюк кулаками. При ходьбе его хромовые, искусно зашпиленные третями «прохоря»,[66] негромко поскрипывали в такт шагам. Заметив невдалеке шайку беспризорников пристающих к прохожим, сутулый нарочито небрежной походкой двинулся к малолеткам.

— Чё барагозите, босяки? — процедил сквозь зубы сутулый. — Канайте отсюда! Вы мне всю малину поломали! Нормальный терпила, как только вашу кодлу шпанюковскую заметит, так сразу за карман хватается…

— А нам урки не указ! — непочтительно перебил вора старший в кодле — пацан лет пятнадцати. — Мы под Сеней Бароном ходим! — он нагло ухмыльнулся, сверкая золотой фиксой.

— Так вы сявки жиганские? — запоздало понял сутулый.

— Дошло, наконец, — обрадовался фиксатый, теребя кончик длинного белого шарфа, обмотанного вокруг шеи в несколько раз, — ты, дядя, лучше сам отваливай…

— Да я вас…

Сутулый нагнулся и выхватил из-за голенища сапога припрятанную там финку. Но разогнуться ему не дали — малолетки навались на щуплого вора всей толпой. Они с остервенением пинали сутулого ногами, били подобранными тут же у обочины камнями и палками. Когда вор перестал трепыхаться, фиксатый крикнул:

— Ломайте ему руки!

Шпанюки быстро развели руки лежащего без сознания вора в стороны и разжали ему пальцы. Фиксатый подобрал увесистый булыжник и с силой опустил его на тонкие, чувствительные пальцы карманника. Хруста костей сутулый так и не услышал.

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

— Всероссийский сходняк собирали почти полгода. Заблаговременно разослали малявы по большим городам, тюрьмам и лагерям. Урки охотно съезжались на сход: судьба воровской масти волновала честных бродяг во всех городах необъятной страны. Жиганам стоило обломать рога раз и навсегда!

— Это, каким же образом? — полюбопытствовал Егоров.

— Урки объединились, — пояснил Дубов. — До этого босякам было друг на друга наплевать. Ведь урки в большинстве своем — профессиональные преступники. Им удобнее в одиночку. А жиганы действовали сообща, большими бандами. Беспризорников к своим рукам прибрали. Шайки, сколоченные жиганами из шпаны, бывало, держали в страхе целые города. Теперь бродяги тоже должны были держаться сообща. На сходе были пересмотрены «понятия» и принят новый «воровской закон», действующий, кстати, до сих пор! Именно тогда и определились честные воры — законные. Или, как сейчас — «воры в законе». В воровском законе! — подумав, прибавил Посох. — Именно они должны были следить за его исполнением, тереть базары, наказывать отступников и сук.

— И это помогло?

— Не только… Тюрьмы и лагеря всегда были в руках урок. Держишь зону — держишь волю! Жиганов по указу воров в тюрьмах резали и опускали! Любой, даже самых фартовый преступник, рано или поздно попадает туда. Да и комиссары с пятьдесят девятой добряк кинули — теперь каждому беспредельщику «лоб зеленкой»[67] пометить, как два пальца…

— Можно подумать, урки не беспредельничали! — недоверчиво воскликнул Егоров.

— Закон, начальник, с ним не забалуешь! Те, кто этого сразу не просек, давно червей кормят! Уж поверь законнику с пятидесятилетним стажем…

— Покажи мне его, — тихо попросил Егоров.

Дубов не стал уточнять, что хочет увидеть опер: он просто раскрыл ладони, словно собирался что-то поймать. Через секунду ладони зэка сомкнулись, а руки поддались вниз, как будто в них оказалось что-то тяжелое. Но в руках Дубова ничего не было. Заметив изумление на лице следователя, Прохор добродушно усмехнулся:

— Ах, да…

В его руках соткался из воздуха литой жезл, увитый змеями. Изумрудные глаза гадин, как показалось Егорову, злобно сверкнули, а высунутые раздвоенные языки затрепетали.

— Они, что живые? — скрывая страх, спросил майор.

— Не знаю! — пожал плечами Прохор. — Но именно змеи толкнули меня на первое преступление и принудили меня отправиться на поиски их глаз-изумрудов… Это все посох, начальник… он заставляет меня преступать закон! Жезл бога воров…

— Но ведь он еще и хранит тебя…