Стивен удостоил меня критическим взглядом. Очевидно, он смотрел на вещи по-иному. Глядя на Стивена в ожидании его ответа, я вдруг заметил, что спортивный пиджак, в который он был облачен, был для него велик – размера на два больше, чем требовалось. Стивен почти затерялся в нем. И брюки были слишком широки. Мне подумалось, что почти полное отсутствие мускулатуры виной тому, что для Стивена трудно подобрать подходящую одежду. Про таких говорят: «Кожа да кости».
Я сказал Стивену:
– У меня есть идея.
Он отвлекся от составления ответа и посмотрел на меня.
– Что, если нам написать так: «Философия как метод осмысления физического мира мертва»?
Стивен скорчил гримасу. Отвернулся к компьютерному экрану и продолжил работу над ответом.
В ожидании его реакции я встал, подошел к нему и стал наблюдать за тем, как он печатает. В принципе, мне это было несвойственно – и меня предупреждали, что обычно Стивен этого не любит. Но сейчас он, кажется, не возражал. Он привык к тому, что я и раньше иногда подставлял свое кресло поближе к его столу и садился рядом с ним. Он даже приветствовал это – когда я находился рядом, общение происходило побыстрее. Я мог следить за тем, как его слова постепенно возникают на экране и иногда даже заканчивал предложение за него или угадывал, куда он клонит. Когда я угадывал правильно, это сохраняло нам время – ему не нужно было допечатывать предложение. Но, если догадка была неверна, он раздражался. Если я угадывал неправильно два раза подряд, он сильно раздражался.
Я подошел к нему в тот момент, когда он как раз заканчивал печатать: «В вашем предложении нет изюминки».
Еще до того, как он успел озвучить свой ответ с помощью компьютера, я произнес:
– Это так. Звучит не очень броско. Но сказать «Философия мертва» – чрезмерно упрощенный подход.
Стивен вновь обернулся к экрану, но не стал ничего больше печатать, лишь озвучил то, что уже было напечатано: «В вашем предложении нет изюминки».
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – ответил я. – Но, если мы скажем, что философия мертва, мы восстановим против себя уйму людей.
Стивен снова посмотрел на экран и нажал на кнопку. Он мог контролировать громкость своего синтезатора, и на этот раз голос из компьютера повторил фразу «В вашем предложении нет изюминки» очень громко.
Я взглянул на Стивена. Он скривил рот в неестественной ухмылке – уголки губ были обращены не вверх, а вниз. Очевидно, он был раздосадован, что я не понимал его. Я не мог не признать, что мой вариант действительно звучал слабовато. А Стивен всегда любил крепкие словечки и оригинальные выражения.
Среди всех сослуживцев, с кем приходилось работать Стивену, он не переваривал два типа людей: тех, которые были недостаточно сообразительны, и тех, кто с ним не соглашался. Может, я был излишне педантичен? Может, я недооценил его любовь к театральным эффектам? Дон Пейдж – один из студентов, работавший со Стивеном издавна, с тех пор когда Стивен еще мог управлять своим креслом, – рассказал мне, что однажды во время спора, в котором Дон никак не соглашался признать свое поражение, Стивен в сердцах атаковал его на коляске и сбил бы с ног, если бы Дон не отпрыгнул в сторону. Я знавал Стивена в те дни, когда он уже не мог проделывать со своим креслом такие фокусы. Он не мог сбить меня с ног. Но наше разногласие не стоило того, чтобы у него хотя бы на миг возникло такое желание.
– О’кей, – сказал я. – Но мы произведем фурор.
При этих словах он перестал хмуриться, и на лице его появилась широкая улыбка. Стивен любил производить фурор.
Через несколько лет, когда наша книга увидела свет, мы поняли, что чутье не подвело Стивена. Фраза насчет философии не прошла незамеченной – ее с восторгом приняли многие читатели. Но и я тоже оказался прав – она разозлила многих других. Прежде всего философов.
Не так уж много ученых-физиков всерьез задумываются над смыслом того, что же они, в сущности, делают. Но ученые постарше, бывает, предаются размышлениям на эту тему. Весь опыт и накопленные ими знания подводят их к тому, что они начинают развивать свою собственную философию, стремясь выразить свое отношение к смыслу работы, которую совершают. Именно это и случилось со Стивеном. Его физика не была основана на философских идеях о конъюнктурном реализме. Напротив, его философские идеи – о том, что реализм зависит от описываемой модели – явились естественным продолжением его занятий физикой.