Стезя смерти

— Ничего, — губы Германа Фельсбау дрогнули в кривой нервной ухмылке, и, рванувшись, тот таки высвободил руку, одним движением расстегнув пряжку ремня с оружием. — Пусть так. Держите, майстер инквизитор. Однако, что же — вы полагаете, что, арестовав меня, вы заткнете рот половине города? Ошибаетесь.

— Посмотрим, — возразил Курт, за плечо развернув его в сторону, откуда только что пришел, — на улицу, ведущую к башням Друденхауса.

Бруно шел позади — молча, но неотступно, а войдя в каменную башню, бегом метнулся наверх, к комнате Керна, откуда вышел спустя четверть часа — взбешенный и бледный. Выслушать мнение начальства о своих действиях Курту все же пришлось, однако Герман Фельсбау остался в подвале Друденхауса в одной из камер под надзором хмурого стража.

* * *

Вечер накануне означенного часа был сумрачным и прохладным, укрытым густеющими тучами, несущими в себе дождевое предвестие. Курт, вчера нарочно просидевший бо́льшую часть ночи в бодрствовании, проснулся далеко за полдень, почти даже к вечеру, когда в воздухе уже слышались колокола, извещающие горожан о начале вечернего богослужения. Пища, которую он остерегся назвать завтраком, была поглощена без ощущений вкуса или запаха, и спустя полчаса, шагая по вечерним улицам Кёльна к собору, Курт уже не мог даже припомнить, что именно было ему подано и в каком виде.

Вопреки собственным опасениям, нервозности он не ощущал. Разумеется, были в душе и напряженность, и нетерпение, и некоторая настороженность, однако ожидаемого им от себя страха или хоть тени боязни почему-то не было; быть может, попросту оттого, что никак не могло изобразиться в мыслях подробностей или хоть некоторых приблизительных представлений о том, что сегодня могло его ждать.

Незадолго до окончания повечерия Курт проскользнул сквозь довольно густую сегодня толпу в сторону, пройдя за колоннами, и быстрым, почти бегущим шагом поднялся по лестнице колокольни к крохотной комнатке под самой кровлей. Отслеживающие его агенты сегодня на глаза не попадались, однако тот факт, что они продолжают надзирать безотвязно, был непреложен. Те, что вели Маргарет, были заурядными профанами, то и дело попадавшими даже в ее поле зрения, не искушенного подобными испытаниями; избавиться от них ей не составит труда и без его помощи.

Курт уселся на полу полутемной тесной комнатушки, прислонясь затылком к холодной каменной стене и глядя на окружие дневного светила, уже коснувшегося одним боком видимой отсюда, с высоты крыши магистрата. Солнце, желто-белое, словно очищенное перезрелое яблоко, склонялось к закату неспешно, издевательски медлительно, забираясь за крыши домов неясным расплывчатым пятном, словно размазанным по небу серо-синими тучами. Вечернее богослужение тоже казалось длинней обыкновенного, и когда над головой, оглушая, вновь зазвучали колокола, вначале даже не поверилось, что нет еще и семи пополудни. Однако когда утихли отголоски литого звона, когда перестали доноситься снизу, со двора собора, голоса расходящихся прихожан и служек, со временем приключилась совершенно обратная напасть — оно помчалось вдруг, словно застоявшийся курьерский, и солнце точно бы ухнуло в окоем, как будто кто-то попросту вогнал его за край земли. Темнеть стало внезапно — и по вине разогнавшихся почему-то минут, и из-за все более сходящихся над крышами туч, и когда плотные сумерки стали растворять контуры окна, вновь не поверилось — теперь уже тому, что так скоро минуло еще почти два часа. Сейчас, подумал он до удивления равнодушно, приставленные к нему агенты слежки должны уже поставить на уши начальство.

Momentum veri[175]…

Поднявшись, Курт бросил последний взгляд за окно. Луны, главной виновницы сегодняшнего торжества, в эту ночь не увидеть. С другой стороны, участникам готовящегося обряда ее не будет видно в любом случае — из-под земли, из нутра нескончаемых древних катакомб, изрывших старый, полузабытый Кёльн.

Запертые двери собора, темнеющие с каждым мгновением окна, погашенные светильники и свечи предоставили мраку свободно разгуливать меж колоннами, витать под сводами и обступать со всех сторон собравшихся у ризницы людей. Их было пятеро — Маргарет, тихая и собранная, бледная, словно отсутствующая, князь-епископ, Рудольф фон Аусхазен и двое вооруженных короткими клинками бойцов его личной стражи, безучастные ко всему, недвижные и молчаливые. Сам герцог тоже был при оружии — ремень оттягивала тяжелая, явно не парадная чинкуэда[176], на рукояти которой мирно покоилась его левая ладонь.

Курт оружия не брал — об этом его не просили, однако он был убежден, что и оба кинжала, и, тем более, арбалет все равно отняли бы: кроме самой Маргарет, ему не верил никто; о том не упоминалось, однако таковое положение вещей подразумевалось само собою и было подтверждено немедленно.

— Я вижу, некоторое здравое зерно в вашем отношении к реальности имеется, — заметил фон Аусхазен и кивнул одному из своих сопровождающих. — Обыщи господина дознавателя; может статься, что я все же польстил его рассудительности.