Степной ветер

– Спасибо вам. – Отец протянул курсанту руку через Мишкину голову, потому что Потапыча сейчас невозможно было от него и клещами отодрать.

Пришлось Петру Михайловичу взять сына на руки и внести в дом. Он посадил его на диванчик на кухне и подал стакан с водой.

Мишка, стуча зубами по стеклу, выпил немного.

– Ну ты начудил! – сказал отец, допив за ним оставшуюся воду. – Я думал, с ума сойду. Как тебе удается попадать в такие нелепые ситуации? Заблудиться в городе… Потапыч, ты меня в могилу сведешь.

– Не надо в могилу, – попросил Мишка, – и тетке не рассказывай, и Ленке: она смеяться будет.

– А Юрке можно? – Напряжение отпускало, и отец уже мог подшучивать.

Мишка дернул плечом и заёрзал на старом диванчике.

– Я шел и думал, как тут в городе было раньше. Казаки, кони по брусчатке копытами… Он всхлипнул. – Оглянулся, а места незнакомые.

– Ну-ну, не реви! Слава богу, ты дома. Хотя взгреть бы тебя не мешало за глупость…

– Папочка, не надо!

– Иди спать. Я там постелил. Вместе ляжем. В прошлый раз я на полу поспал: меня радикулит прихватил.

* * *

С улицы доносился шум города: то включалась на машинах сигнализация и завывала истошно, то проезжала с сиреной «скорая помощь» или машина полиции. Тут, в старой части города, шум был не настолько сильным, как в спальных районах. Там уснуть у Мишки вообще не получилось бы, да и здесь он ворочался, мучаясь от жары, непривычной жесткой кровати и машинного гула за окном.

– Па-ап… – шепотом позвал он.

Отец лежал к нему спиной и дышал сонно, но еще не всхрапывал, как обычно.

– Что тебе? – Спина зашевелилась.

Свет из окна от уличного фонаря проникал в комнату, и Мишка видел, как отец сдвинул лопатки.

– А если я стану художником?

С хрустом в костях отец повернулся, и его глаза блеснули в слабом фонарном свете.

– Ты этого хочешь или спрашиваешь просто так, из праздного любопытства? Или ты решил, что если соберешься в художники, то не надо учить английский? Спешу тебя разочаровать: английский понадобится везде.

– Я не из-за английского, – пробурчал Потапыч в подушку.

– Мне по большому счету все равно, кем ты станешь, главное, чтобы ты был человеком хорошим. Родных не забывал, зарабатывал так, чтобы хватало на жизнь. Хотя художники, кажется, приличными заработками похвастаться не могут. Удастся картину продать – отлично, а нет – зубы на полку.

Мишка фыркнул.

– Зря смеешься. И детям твоим будет не до смеха. Придет к тебе сын или дочка, попросят денежку на мороженое или вон точилку в виде вертолета, а ты им фигу с маслом, вернее, фигу, нарисованную маслом, – дескать, полюбуйтесь, детки, что я намалевал, этим и сыты будете… Так сказать, духовной пищей.

– У меня… дети? – Мишка мечтательно завозился под простыней, представляя своих детей. – Сначала жену надо найти.

– Все-то ты знаешь!

– А я не женюсь! Не хочу. Вон как у тебя вышло. Детей не будет, никто деньги требовать не станет. Экономия.

– Ну знаешь, экономист сопливый! Не вздумай меня без внуков оставить. Ишь чего выдумал! – насмешливым голосом сказал отец и потянулся. – Давай спать, жених! Рано тебе еще об этом думать.

– Да я же не про жену… Если, как ты говоришь, художники такие несчастные, голодные, почему они все-таки есть? Идут же учиться…

– Ты, брат, сказанул! Идут-то многие, а талант у единиц. Да и талантливые не всегда могут достичь многого. Бывает, что картина – мазня мазней, что называется, ни уму ни сердцу, а ее покупают за миллионы. А бывает наоборот: картина прекрасная, но художник умирает в нищете. И признают его только после смерти.

– У меня нет таланта? – с чуть заметной тревогой спросил Мишка.

– А бог его знает. Я в этом не силен. Надо показать кому-нибудь твои картинки. По рисованию у тебя ведь пятерка?

– Ага! – гордо согласился он.

– Английский вот подкачал… – вздохнул отец.

– Зачем все время напоминать? – Потапыч отвернулся от отца.

– Это мой отцовский долг. Спи давай.

– Нет, вот ты мне скажи… – Мишка повернулся обратно. – Ты же всегда говорил, что американцы – наши враги. Как это?.. – Мишка замялся и вспомнил: – Вероятный противник. Супостат. Мне их язык, может, неприятно изучать.

– Все сказал? Демагог! Будешь изучать как миленький.

Они отвернулись друг от друга и громко засопели, недовольные, Мишка – отцом, а отец – Мишкой.

Утром собирались молча. Петр Михайлович мыл посуду, мыслями он был уже на конезаводе. Мишка с утра, как всегда, ходил мрачный да и дулся за вчерашний разговор. Квартира казалась клеткой по сравнению с домом, хоть и там в их владениях находились всего две комнаты и терраса. Но воля была сразу за дверью. Только четыре ступеньки крыльца отделяли от пыльной улицы, втекающей в степь, в бесконечный солнечный жар, разгоняемый волнами ветра.

Дома солнце, ничем не сдерживаемое, не закрытое высотками, освещало всё и всех, выбеливало до чистоты и прогревало за день до основания, до сердцевины.