Степан Разин (Книга 2)

– Ан не дам! Ан не дам! – не помня себя, визгливо, как баба, кричал Прозоровский, до пояса вылезая из тесного чердачного окошка.

– Собака в конуре, робята! – выкрикнул кто-то снизу.

Он рассмешил толпу.

– Давно бы откликнулся, воевода! Ладом тебя звали сперва, – сказал Чикмаз. – Не дашь денег – дотла разорим.

– Раздайсь! Раздайсь! – послышались громкие выкрики, и словно какой-то смиряющий ветер пронесся по площади. Толпа приутихла. Умолкли удары в дверь. Карета с факелами, запряженная четверкой митрополичьих коней, остановилась невдалеке от воеводского дома.

Старик с седой трясущейся головой – митрополит Иосиф – вышел из колымаги.

– Чего вы, бесстыдники, ночью шумите! – как детям сказал он стрельцам, и на утихнувшей площади негромкий старческий голос его был явственно слышен.

– Воевода нас голодом держит, владыко!

– Год жалованье не хочет платить!

– Вели нам отдать стрелецкие деньги! – жалобно заговорили стрельцы, будто и не они лишь минуту назад рубили воеводскую дверь.

– Поговорю я боярину воеводе. Идите-ка все по домам. Ишь, как тати в ночи, сошлись! – пенял старик, проходя сквозь толпу. – Кто же ночью вам станет платить! И денег-то ночью не видно, а деньги счет любят!.. Идите покуда...

Толпа раздавалась, давая митрополиту дорогу к крыльцу. Стрельцы на его пути подставляли горстками руки и склонялись под благословение.

Торопясь опередить митрополита, воевода спустился вниз, натолкнулся на затаившегося сотника и послал его отпереть двери, а сам кликнул слугу зажечь свет в дальней горенке. Трясущийся старикашка благословил боярина.

– Вешать мятежников, отче святой! Всех их вешать! – рычал воевода, мотаясь туда и сюда в тесной комнатке, и бородастая тень его от мигающей тусклой свечи дергалась и плясала на потолке. – Мятежом ведь пришли к воеводе, к боярину царскому, мятежом!..

– Кроток и милостив будь к ним, Иван! Господь любит кротких, – увещевал его митрополит, словно в самом деле воевода был в этот час в силах кого-нибудь миловать или казнить. – Уплатить ведь им надобно деньги, боярин Иван. Не противься. Смутное время пришло. Не задорь народа. Надобно деньги отдать...

– Шиш отдать им! – воскликнул боярин. – За то, что они меня лают бесчестно да топорами двери секут?!

– За шум наказуй, когда время придет. А ныне добром с людьми надо. Ты деньги отдай, – повторил старик.

– А где я возьму? – огрызнулся боярин. – В Приказной палате и денежки ломаной нету!..

– Из монастырской казны ссужу, – заикнулся старик.

– Взаймы для воров?! Пусть ведают дети собачьи, что надо с покорством идти, а не смутой! – стоял на своем воевода. – Вот князь Семен в город воротится...

– Уймись ты! Не время спесивиться ныне! – отчаянным шепотом прошипел митрополит. – Семен-то у вора! У в-о-р-а! – беззвучно еще раз сказал он.

Шепот его прозвучал, как гром... Воевода смотрел на него растерянно, не понимая страшного значения сказанных им слов...

– Как же так... для чего? – прошептал он беззвучно в лад старику. – Куды ж он?..

Темные пятна плыли перед глазами воеводы. Остановившимся взором глядя куда-то сквозь старца, заикаясь, он прохрипел:

– А войско?.. Где войско?..

Митрополит молча значительно посмотрел на него и развел руками, словно не в силах сказать всего, что стряслось...

– Что врешь?! Что ты врешь?! Как тому совершиться?! Не может! Четыре тысячи лучших стрельцов... пушки... ядер довольно... Не может! Не мо-жет!

Воевода, забывшись, схватил старика и тряс его так, что всегда дрожащая голова митрополита Иосифа безвольно замоталась туда и сюда...

– Не кричи! Не кричи ты! Отчаянность губит людей!

– Казнить его за измену, повесить! – в бессилии простонал воевода.

– Грешно, Иван, – остановил его старец. – Князь Семен в сей час, может, мученическую кончину примает, а ты – эко слово!..

– Нет, вре-ешь! Он кончины не примет! Он к дружку своему подался! – отчаянно прохрипел Прозоровский. – Собака изменная, падаль, вор, бражник бесстыдный! На дыбу его потяну! На стене городской на потеху всей черни повешу!

В окошко горенки, еще по старинке затянутое пузырем, со двора застучали, раздался шум, свист во дворе...

Митрополит и боярин вскочили с мест.

– Во имя отца, и сына, и духа святого! Уймитесь вы там, озорные! – воскликнул митрополит. – Я иду к вам! Идем со мной, сотник, – позвал он и, на ходу благословив боярина, вышел из горницы.

Погасив свечу и на цыпочках выбравшись в большую комнату с выбитыми стеклами, воевода смотрел на темную площадь, куда вышел старик.

– Слушьте меня, государевы ратные люди! – внятно сказал митрополит.

Толпа приутихла. Как вдруг, нарушая наступившую тишину, из соседней улицы донеслись пронзительный визг и топот коней. На бешеной скачке, роняя с пылающих факелов искры, как ветер, примчалась на площадь полсотня черкесов во главе с князем Михайлой. Они летели, будто на крыльях, в распахнутых черных бурках. У каждого при седле, под коленом, мушкет, с другой стороны лук и за спиною стрелы, у пояса гнутая сабля, в руках были плети...

– Секи их! Хлещи их! Топчи-и! – голосил воеводский брат, на всем скаку, впереди черкесов, врезавшись в толпы стрельцов.