Степан Разин (Книга 2)

– Их там, боярин, с полета человек! – захлебываясь, пробормотал Еремка.

– У страха глаза велики! Двух десятков бесчинцев там нету! – воскликнул в гневе боярин.

– Ты глянь-ко, боярин, гляди! – непочтительно потянул его за рукав дворецкий, найдя щель в заборе.

Воевода взглянул сквозь щель. Толпа перед домом выросла. Стрельцов была, может быть, целая сотня. На улице стало темнеть, и разглядеть толпу было уже невозможно.

– Иван Семеныч! Эй, слышь, подобру к нам пришел бы! – кричали из-за ворот.

– Гришка Чикмаз, убеглый к ворам, возвернулся в город, – шептал воеводе на ухо сотник. – Чикмаз смущает стрельцов, да с ним же Никитка Петух. Их обоих по глотке узнаешь...

Воевода призвал боярыню и детей, приказал им уйти в сад и спрятаться в баньке.

– Боярин! Иван Семеныч! А ты-то тут как же один? И тебе бы сокрыться! – закричала боярыня.

Воевода грозно взглянул на нее.

– Я с тятей останусь! – решительно вызвался Федор.

– Куды ты еще! – со злостью рыкнул боярин. – А их кто же будет блюсти? – строго спросил он, кивнув на жену, дочерей и на младшего сына. – Саблю возьми да блюди! – приказал он.

Поддавшись отцовской хитрости, тот покорился.

Боярин вооружил холопов копьями и оставил их во дворе под началом сотника. Второго стрелецкого сотника поманил за собою в дом.

Они влезли на пыльный, пропахнувший дымом чердак. Из слухового окна глядели на темные кучки стрельцов, черневшие на улице и на площади перед домом. Слушали возрастающий гул голосов.

– Целый год, воевода, стрелецкие деньги держишь. Отдай! – крикнул гулкий, задорящий голос из ближней кучки стрельцов.

– Вот Чикмаз кричит, – шепнул воеводе сотник.

Стрельцы с каждой минутой смелели. Толпа их росла и приближалась к дому.

«Рейтаров позвать бы!» – подумалось воеводе. Он верил больше рейтарам и иноземному офицерству.

– Ворье боярское, сволочь! Царские деньги давай! – кричали стрельцы.

Воевода знал, что тут дело не в самом жалованье. Он понимал, что разинские подсыльщики Никитка Петух и Чикмаз сбивают стрельцов к возмущению, пользуясь всем, что может служить для раздоров и мятежа. Голоса толпы становились мрачней и грозней:

– У них не возьмешь добром, силой надо!

– Продать воеводскую рухлядь – всем городом будем сыты! – кричали снизу.

Кто-то зажег на площади факел.

– Огоньку под крыльцо воеводе, робята! – выкрикнули в толпе.

На шум подходили люди из улиц. Толпа заполняла площадь. В разных местах еще разгорелись факелы, тут и там освещая толпу. Во мраке людей казалось больше, чем их могла вместить площадь. Прозоровский видел злые лица кричащих людей. Крики сливались в один сплошной рев. Послышались тонкие, визгливые женские голоса:

– Робят кормить нечем!

– Ишь, засел там, молчит, как в берлоге!

Растрепанная стрельчиха выскочила из толпы, схватила с земли булыжник, подбежав близко к дому, вдруг вся извернулась и бросила камень.

С дребезгом раскололось стекло. Гордость и красота воеводского дома – узорчатое цветное окно рассыпалось в мелкие, жалобно звенящие осколки.

У воеводы заняло дух от бессильного бешенства. Он высунулся в окно, хотел крикнуть, но сотник его потащил назад.

– Боярин! Молчи, затаись! Ведь не люди – скоты. Разорвут на клоки! – шептал он.

Прозоровский его оттолкнул, но тут с площади долетел властный окрик:

– Стрельцы! Эй, стрельцы государевы! Бога бойтесь! Куда вы пришли! Чикмаз, вор, ты откуда?!

– Стрельцы! Разойдись по своим приказам! – грянул второй повелительный голос.

– Пятисотники Туров да Крицын, – шепнул сотник на ухо воеводе.

– Вас черт принес, головы, к нам на расправу! – откликнулся голос. – Робята, рубите голов!

– Берегись! – раздался чей-то крик.

– Эй, десятник! – звал кто-то.

– Секи их! Лопатой его по башке!

– Брось пистоль! Брось пистоль!

– Эй! Гасите огни!

Грянул выстрел.

Разглядеть ничего уже было нельзя. Можно было только угадывать, что творится.

– Вот так и другого!

– Повесят вас, дьяволы! – крикнул голос стрелецкого головы.

В сумерках там, где блеснул огонь выстрела, толпа сгустилась, послышался сабельный лязг. Тяжко дыша, воевода приник к слуховому окну, хотел разглядеть, что творится.

– А дай его мне! Ну-ка дай!..

– Отойди-и!..

Столкнулось железо с железом, раздался короткий выкрик, утонувший во многоголосой буре.

Воеводскую спину и плечи обдало жаром. Пот покатил по спине, по лицу, но боярин сдержал волненье, заметив, что сотник с ним рядом дрожит, как в трясухе...

Прозоровский при свете факелов узнал Чикмаза.

– А дай-ка сюды мне пистоль! – решительно прошептал он сотнику.

– Не надо, боярин, голубчик, не надо! Давай лучше так, сойдем на зады! – залепетал перепуганный сотник, стуча зубами.

– Дай пистоль, говорю! – зарычал воевода, уверенный в том, что, убей он Чикмаза, вся эта толпа шарахнется в темную ночь, побежит и рассеется.

Он повернулся к сотнику, но тот вдруг куда-то пропал.

– Стрелецкие деньги давай, воевода! – кричали снизу.

Боярин не выдержал бессильного бешенства. Высунувшись в слуховое окно с чердака, задыхаясь от злобы, он выкрикнул:

– Шишку с маком! Не дам ни деньги, воровской сброд! Не дам!

– Врешь, отдашь! – крикнул голос.