Филиппов рассмеялся и ничего не сказал ей в ответ. Марфу приняли в мастерскую на черную работу: составлять смесь, замачивать товар, следить за сушкой. Но она сразу все осмотрела, поняла и через две недели, никому ни слова не сказав, сама сообразила сделать форму петуха по рисунку из детской книги. Петух получился большой красоты — с высокой грудью, с пышным, богатым хвостом, ростом с настоящего. Марфа подобрала живые, яркие краски — и гребень стал красный, кумачовый, грудь — темная с золотом, а в хвосте играла изумрудная зелень, словно настоящее перо переливалось.
Хозяин, поглядев на петуха, сразу сообразил ему цену и испугался.
— Этот товар не пойдет, хрупкий слишком: не так тронешь — хвост отпадет; а русские люди любят прочность, — сказал он кисло.
А через месяц мастерская перестала выпускать кур и мопсов и хозяин нанял еще двух мальчиков и откупил у соседа сарай — так ходко брали люди пышных и ярких петухов. Хозяин дал Марфе в получку лишних три рубля и разрешил взять домой одного из петухов. Марфа сперва рассердилась и сказала, что имеет право разбить формы и не позволит Гребельскому работать ее петухов, но вскоре успокоилась. Дома она поставила петуха на окно и радовалась восхищению Павла.
Она рассказала мужу о том, что хозяин дал ей три рубля, и добродушно, уже без обиды, добавила:
— Ладно, пускай его, зато по людям разойдется скрозь. Красивый же, ей-богу, как живой; мягче на душе от такой забавы.
Молодой Филиппов иногда рассказывал ей шепотом про забастовки на петербургских заводах, про демонстрации, в которых ходили десятки тысяч человек.
— Так что полиция прячется, боится ихней силы, — говорил он. — Тут какой городок маленький, а завод — знаешь! А там, в Петербурге, рабочих миллион. Как выйдут — царь из дворца в море, говорят, уезжает!
Марфа рассказывала об этом Ольге и прибавляла:
— Я ведь, Оля, женщина старая, сонная, вино пью. Этих всех и не вижу даже, и интересу нет того. А в душе, вот как перед пятым годом, — неспокойно, весело. Ей-богу, правда! Как тогда — добьются своего, откроют тюрьмы, политиков повыпускают.
— Нет, не верю я, — отвечала Ольга.
А Марфа утешала ее умно, тонко, по-женски; и иногда Ольге казалось, что сбудется по Марфиным словам. Но большей частью не надеждой, а тоской жила Ольга.
В середине декабря установилась морозная, ясная погода. Снегу в этом году выпало мало, дули сильные холодные ветры, но все же веселей стало, когда на синем ясном небе светило зимнее солнце, а глинистая земля смерзлась, успокоилась, перестала хватать за ноги.
Подошло рождество. Ольга двадцать второго еще закончила работу в городе и начала готовиться к празднику: побелила стены, помыла горячей водой и выскоблила ножом табуреты и стол, очистила от копоти и нагара печные чугуны и кастрюли, постелила на кровать белое пикейное одеяло, а на подушки надела чистые ситцевые наволоки.
Готовилась она к празднику сдержанно, без волнения и радости, выполняя свою обязанность перед Романенковыми и Павлом; но готовилась тщательно, добросовестно, уважая обычай. Ольга знала тяжесть жизни, знала, как редки в ней праздники. Она сварила пшеничную кутью с медом, сварила и затем остудила в сенях большую банку взвара, приготовила холодец из свиных ножек, сварила борщ со свининой, купила в монопольке две бутылки водки: одну подкрасила вишневой наливкой и выставила на окно, а вторую спрятала в шкафчик. Она пошла за четыре версты к болгарину-огороднику, славившемуся умением солить огурцы, и купила у него пять десятков отборных огурчиков — крепких, хрустящих, пахнущих укропом и чесноком.
В первый день рождества Ольга с утра оделась по-праздничному, повязалась нарядным платком, надела новые калоши.
— Куда это? — спросила с любопытством Марфа.
— Надо, — ответила Ольга.
Она пошла на Ларинскую сторону, туда, где находились стеклянные домики англичан. Ольга еще осенью решила поздравить с праздником химика Алексея Давыдовича Карнацкого. Может быть, она уговорится стирать белье или убирать комнату, а от денег откажется. По дороге ей вспомнилось, как много лет назад — она еще тогда за Гомонова не выходила, — на пасху, в первый день, ходила она со Степкой в гости к крестному, Андрею Андреевичу... А на второй день пошла с Нюшей и со Степкой в рощу, как пели там, смеялись. А в страстную субботу ходили вместе со Степкой ко всенощной. И вспомнилась ей красивая, одновременно радостная и грустная служба, весеннее небо.
Ей хотелось обмануть себя: думать, как все люди думают, что в прошлом осталось одно лишь хорошее — весеннее утро, здоровье, молодость. Но она не смогла обмануть себя. Вспомнилось ей, с какой обидой ушла от Андрея Андреевича, вспомнилась поножовщина пьяных, серые, грязные стены ее комнаты. Припомнился вечер, когда она, придя с завода, застала безногого Якова... И тогда тяжело было ей жить. И она даже замедлила шаги, снова удивляясь: за что ж ей такая жизнь?
Она застала Алексея Давыдовича дома.
— Здравствуйте, степенно сказала Ольга, — с праздником вас.
— Спасибо, и вас тоже, — ответил Алексей Давыдович.
Ольга увидела недоумение на его лице и объяснила;