Степан Кольчугин. Книга первая

После защиты Алексей Давидович торжественно принарядился и отправился в университет разговаривать с профессором. Профессор, обычно приводивший в девять, в этот день не пришел. Алексей Давыдович, прождав до двенадцати часов дня, поехал к нему на квартиру. Старик встретил его в коридоре бледный, с синими губами и сказал: «Моего сына казнили…» — и, обняв зимнюю студенческую шинель, висевшую на вешалке, заплакал. Из комнаты выбежали две высокие худые старухи и увели профессора под руки. Через месяц старик написал в министерство, там приняли его отставку. А Алексей Давыдович уехал в Донецкий бассейн и поступил на службу.

Он жил совершенно одиноко, оглушенный грохотом завода. Инженерство его чуждалось: «Курица не птица, химик — не инженер». Да к тому же химик не пил, был равнодушен к сплетням, не играл в преферанс. За пять лет его жизни на заводе лишь однажды к нему домой пришел гость — бородатый человек с гордым лицом сановника, представитель криворожского общества. Он поговорил о преимуществах московских театров перед петербургскими и затем наклонился к раскрасневшемуся от приятной беседы химику и предложил ему составить неправильный анализ руды, «дабы наглая рекламация Новороссийского общества потеряла силу». Он раскрыл бумажник и положил на стол две розовые бумажки с портретом императрицы Екатерины, посмотрел на обомлевшего Алексея Давыдовича, ободряюще подмигнул и положил третью. Растерявшийся химик начал извиняться и просил гостя уйти. Тот обиделся, назвал Алексея Давыдовича «сентиментальной бабой» и, спрятав деньги, ушел, не допив второго стакана чаю.

Работа в заводской лаборатории была очень скучной. Директор, которого химик за пять лет видел восемь или десять раз, отказал в средствах для исследований. Алексей Давыдович вздумал за свой счет повести научную работу и по вечерам начал оставаться в лаборатории и даже построил кое-какую аппаратуру. Однажды во время этой вечерней работы пришел директор; он поздоровался с химиком за руку. Алексей Давыдович с печалью заметил, что это рукопожатие его смутило и обрадовало. Директор помолчал немного, а затем, взглянув на плоские золотые часы, спросил:

— В котором часу вы кончаете работу?

— В четыре.

— Вот видите, а сейчас десять минут двенадцатого.

— Да нет, ничего, — сказал, кротко улыбаясь, Алексей Давыдович. — Я тут затеял одну маленькую работу: хочу проследить зависимость между содержанием в стали…

Директор перебил его:

— Я хочу, чтобы мои служащие работали в положенное им время; если они работают по ночам, значит, они не в состоянии справиться со своей работой.

— Да, но ведь я вообще… это не входит в мои обязанности…

— Если я вас еще раз увижу ночью здесь, вы будете уволены как неспособный служащий.

Мгновение они помолчали, из передней слышалось дыхание городового, сопровождавшего директора во время ночных обходов завода.

— Хорошо, — сказал Алексей Давыдович, чувствуя, что не может остановить подлой дрожи в пальцах.

Уйти со службы никак нельзя было. У сестры умер муж, она осталась с двумя детьми; старуха мать болела и каждый год должна была ездить в Одессу на лиман лечиться. А жалованье на заводе платили большое: сто тридцать рублей в месяц, да еще квартирных двадцать рублей, так как Алексей Давыдович не пользовался заводской квартирой. Вот обо всем этом вспомнил он, поглядывая на молодого рабочего доменного цеха, и чувство доверия, даже благодарности к этому молитвенно слушавшему парню было так сильно, что Алексей Давыдович сказал:

— Ах, милый вы мой, поверьте, как мне приятен сегодняшний вечер… Я прочел сотни книг за эти годы, моя голова полна множеством мыслей, и я тут среди этих десятков тысяч людей одинок, как на необитаемом острове… У меня такое чувство, словно я закапываю в землю каждую прочитанную книгу, каждую свежую мысль, некому ее передать, никому она здесь не нужна, в этом железном царстве звериной борьбы за существование.

Затем он достал с полки старенькую книжку — задачник Шапошникова и Вальцова, отметил ногтем задачки, велел Степану поупражняться в списывании с книги, дал ему толстую общую тетрадь и просительным голосом сказал:

— Так смотрите же, приходите завтра, непременно. Слышите?

IX

Степан пошел домой через Собачовку. Крошечные домики едва возвышались над землей. Прямо вверх поднималась черная глеевая гора, на самой вершине ее поблескивал фонарик. Склон горы казался совершенно отвесным; домики лепились под этим склоном, загнанные сюда в беспорядочную кучу, стена к стене, дверь к двери, окошко к окошку. Казалось, огромная гора зажала их, сдавила. Прямо перед домами протекал зловонный ручей с химического завода, а дальше за ним возвышалась заводская стена, опутанная колючей проволокой.