Степан Кольчугин. Книга первая

Она поставила на стол голубую сахарницу, достала из шкафа высокую банку с вишневым вареньем — цельные ягоды темнели сквозь красный, густой, но все же прозрачный, сироп — и нарезала огромным ножом с свежевыскобленной белой ручкой пшеничного хлеба. Резала хлеб она очень ловко и легко. Тонкая прожаренная корочка почти не прогибалась под острием ножа, мякиш валился аккуратными, ровными ломтями. Делала все женщина молча, быстро, точно спешила к сроку выполнить важный заказ. Потом она ложечкой переложила варенье в блюдечко, и струя сиропа, бегущая с ложки, загорелась живой и прозрачной краской.

Они пили чай. Кипящая вода выступала из-под медной крышки самовара, и крышка похлопывала: пышный пар веером раскрывался в воздухе. Чувство покоя, довольства охватило Степана. Неловкость прошла, и было очень приятно сидеть в прохладной, полутемной комнате с голубоватыми стенами, есть белый, вкусный хлеб, чинно вылавливать ложечкой вишневые ягоды и запивать их горячим ярко-соломенным чаем.

Когда жена, сдунув с табуретки пыль, села и налила себе чаю, Емельян сказал ей:

— Полина, это и есть Кольчугин, которого на домне притесняют.

Полина дула в блюдце с такой силой, что чай волнами разбегался по крутым фаянсовым краям и дно блюдца было белым, точно сухим. Она с шумом выпустила, воздух из груди и быстро проговорила:

— Нехорошие люди они там все. Ужас какие люди! Вы думаете, молодой человек, что очень нам нужна эта домна? Мы на домне работаем только через помещение, а то давно бы уехали и с завода этого, и из города этого.

— Через какое помещение? — удивился Степан.

— А вот при квартире у нас сараи большие — мы ведь свиней разводим; а кругом тут артели живут, помоев очень много, ну, и очень выгодно свиньями заниматься. Вот через это мы и мучимся на домне. А если бы не сараи, мы ни в жизнь не стали бы на заводе этом работать. Мы в месяц две свиньи колем, нам это жалованье несчастное и не нужно вовсе; а через сараи приходится рабочим считаться и в грязной одежде ходить, — быстро говорила Полина, держа на растопыренной пятерне блюдце.

Сапожковы заговорили о тяжести работы на заводе, о том, как хорошо жить чистой, спокойной жизнью. Рассказали Степану, что года через три скопят достаточно денег и уедут под Харьков, в тихий городок Белгород; там никто и знать не будет, что Емельян состоял рабочим на заводе.

Степан слушал, пил чай, вытирал лоб платком.

— И меня в Мариуполь звали, — сказал он, — а я не захотел, остался при заводе.

— Это ничего, ничего, — сказал Емельян, точно утешая Степана в сделанной им ошибке, и, перегнувшись через стол, вдруг заговорил негромким, басистым голосом: — Вот что я тебе сказать хочу. Я сразу, только ты пришел на домну, увидел — парень ты серьезный, тихий… У меня на это глаз тонкий. Тебе с этими разбойниками не работать. Тебе работу следует чистую, честную. И вот слушай, что я тебе скажу. Ты с завода уходи и к нам определяйся. Был у нас один, Костя, его в солдаты взяли; плакал даже, когда уходил: «Вы как мать с отцом для меня были». Верно: и одежда, и харчи, и денег, и работа спокойная. А одна она не управляется.

— Это что же, в свинопасы? — спросил Степан и, усмехаясь, отодвинул от себя чашку.

— Ну, как в хозяйстве, одним словом. И по свиньям помочь, это уж безусловно, и мясо на базар свезти, и с покупателем сговориться.

— Вот Костя наш, — сказала Полина, наливая Степану чай, — он к одной девице сватался, у них на Первой линии свой дом есть, очень чудная девушка. Идет к ним в гости чистый такой, степенный. Они считали — приказчик, и все, а за рабочего и в жизни б не отдали. Мне ее мамаша сказала: «Чтоб я свою дочку за рабочего отдала? Да я раньше со стыда сгорю».

— Рабочий, может, сам не захочет, — сказал Степан.

— Ты подожди, подожди, горячий какой, я и не думал, — удивленно сказал Емельян, беря Степана за руку. — Ты парень молодой, а тут дело серьезное. Ты раньше подумай хорошо. День подумай, два подумай, с матерью своей поговори… Мамочка — она плохого сыну никогда не посоветует. И потом уж мы с тобой поговорим. Вот. Понял?.. Я тебе добра хочу, пользу. Понял? Мне такой парень очень приятный, и тебе приятно на заводе не мучиться. Вот ты все это обдумай.

Сперва Степану показалось, что Емельян хочет его обмануть: с хитростью, заранее обдуманной, сочувствовал ему на работе, позвал в гости, нарочно завлекая, угощал вареньем. И теперь, думалось ему, Емельян вытащит бумагу и насядет: «Подпиши, подпиши…»

Но он понял — дело обстоит иначе. Емельян вовсе не хотел его обманывать. По его лицу было видно — он огорчился, что Степан сразу не понял своей выгоды. Сапожков недоумевал, как это парень, которого пожалели и которому делают добро, не обрадовался. Емельян продолжал говорить, а Степану стало скучно слушать его.

«Не нужно мне ничего, — думал он. — Зачем мне добро делаешь? Я без твоего добра проживу…» Но ему жаль было обижать Емельяна, и он сказал:

— Ладно, я с матерью поговорю, как еще она скажет.