Степан Кольчугин. Книга первая

Собака, вернувшись, обнюхала Степку, ударила его несколько раз хвостом по груди и даже лизнула своим горячим языком красную, замерзшую руку. Да, сразу мир изменился, сделался ласковым и веселым.

— Ты как приехал, с матерью? — спросил Алешка. — У нас все равно завод закрылся.

— Нет, один.

— У нас, знаешь, — сказал Алешка, — жандармов со станции в школе держат. А камень тот есть?

Пока Алешка, сощурив глаза и выпятив губы, рассматривал камень, Степка дул на руки и приплясывал.

— А Пашку помнишь? — спросил Степка.

— Пашку?

Они оба хихикнули и быстро, не слушая друг друга, начали рассказывать. Мальчики вошли в дом. Бабушка Петровна, увидев Степку, сразу начала плакать, потом посадила его возле печки, налила чаю и стала расспрашивать про мать. Степка хлебал горячую жидкость и с наслаждением разглядывал знакомые предметы — темный комод, желтого глиняного мопса с отбитым ухом, фотографии в черных рамочках, висевшие на стенке так же, как на прежней квартире.

В это время вошел Афанасий Кузьмич с ведром угля. На рукаве его тулупа была широкая красная перевязка.

— Ты как сюда попал? — сердито спросил он.

— Приехал поездом, — сказал Степка и поглубже надвинул картуз.

— Как так?.. Сам?.. С Ольгой?

Степка оглянулся, покашлял, помялся и сказал:

— Я до Кузьмы приехал, письмо привез.

— Вот оно что. Давай его сюда.

— Не-е-ет, — сказал Степка и затряс головой, — в его личные руки.

Он совсем успокоился, узнав, что старик укажет, где найти Кузьму.

— Ишь ты, — сказал Афанасий Кузьмич, — тогда одевайся, вместе пойдем.

— Вот, вот, — сказала Петровна, — и старый и малый. А ты куда? — спросила она у Алешки.

— Ба… я с ними.

— Нечего!

Они шли по улице, и Афанасий Кузьмич расспрашивал Степку про завод, цехи, про Марфу и мать.

— Значит, про механический ничего не слыхал? — все спрашивал он. — Тут дела серьезные, да. А завод тут супротив нашего ничего не стоит. Значит, про механический не знаешь? Старик ко мне ходил, Хромов. Не видел его? Как он там? Старинный друг мне.

Они вошли в низкое, похожее на казарму здание.

— Это столовая, — шепотом сказал Афанасий Кузьмич, — здесь собрание сейчас.

Степка загремел сапогами, и несколько человек зашикали на него. За столом сидел Кузьма, а рядом с ним стоял смуглый черноглазый человек в распахнутом пальто и говорил речь.

Как изменился Кузьма! Степка едва узнал его. Похудевшее лицо не улыбалось, скулы резко выпячивались из-под бледной кожи, темные глаза смотрели упорно и сосредоточенно вперед. Человек в распахнутом пальто напоминал дядьку, пробовавшего сказать речь на Ларинке во время первой забастовки. У него был немного хриплый, резкий голос.

— Мы силой заставим владельцев отдать свои доходы, — сказал он и протянул вперед руку.

Люди, сидевшие в зале, заволновались, и волнение их передалось Степке. А голос смуглого человека загремел грозно и уверенно. Многие из сидевших встали со своих мест.

— Этот завод и эти рудники, — говорил он, — все это создано потом и кровью рабочих, все это должно составить их неотъемлемое достояние!

Все захлопали в ладоши, табачный дым заволновался в воздухе. А черноглазый, перекрывая шум, закричал:

— Товарищи! Выбирайте рабочих представителей. Пусть они предъявят директору завода Лоэсту свои законные требования.

— Нашего знаменитого оратора Марка Кузнецова! — тонким голосом прокричал Афанасий Кузьмич.

— Кузнецова! — кричали рабочие, и снова табачный дым над головами заволновался.

Пока шли выборы представителей, Степка пробрался к столу и дернул Кузьму за рукав.

— Слышь, Кузьма, — сказал он, — письмо тебе.

Кузьма посмотрел на мальчика без удивления, точно он уже видел Степку несколько минут назад.

— А, давай, — сказал он и протянул руку.

Кузьма, читая письмо, хмурился и кивал головой, а мальчик, глядя на него, радовался и гордился.

«Отдал?» — спросит запальщик.

«Ясно, отдал, прямо в личные руки».

— Ты подожди здесь, — сказал Кузьма и подвинул Степке табурет.

Мальчик сел за стол, и десятки глаз смотрели на него. Степка сидел насупившись, сжав губы, стараясь придать лицу серьезное, важное выражение, а в голову ему упорно лезли ребячьи мысли: про мать, про Павла, про Алешку, которого бабушка не пустила на улицу. Вдруг он неожиданно вспомнил ненужный ему больше адрес: Садовая, дом Иванова.

После говорил Кузьма:

— Товарищи, по всей России поднялся народ. Бастуют дороги, рудники, заводы. Рабочий класс решил достигнуть своей свободы. Дело, товарищи, идет на прямое восстание. На Ясиноватой дружина разоружила роту солдат. Вот я в руках держу письмо. Человек пишет: в Юзовке дружина вооружилась пиками, револьверами, есть у них динамитные бомбы, ждут они сигнала. И сигнал им уже даден. В Авдеевке токари пушку сделали из паровозной оси. Всюду рабочий класс имеет свое вооружение — в Чаплине, в Демурино, в Просяной, в Раздорах, в Авдеевке, в Гришине, в Никитовке.

Кузьма говорил негромко, обыкновенным голосом, и, может быть, от этого еще замечательней и сильней звучали его слова.