Степан Кольчугин. Книга первая

Сперва ему показалось, что он лежит на печке, а внизу плачет Павел; должно быть, бабка очень жарко натопила — спина и грудь были мокры, волосы липли ко лбу. Степка хотел почесать голову и нащупал картуз, тайное письмо скользнуло по подкладке. Он сразу все вспомнил. Вагон. Сосед курил. Когда он затягивался, огонек папиросы светил и освещал кусок щеки и крыло носа; темный глаз, казалось, смотрел на Степку чуждо и враждебно. Внизу сопели и похрапывали такие же чужие и страшные люди. Что сейчас делают мать, Марфа, Павел? Как пробраться к ним обратно?

— Дядя, — спросил он у курившего соседа, — где мы едем? Мы Горловки еще не проехали?

— Нигде мы не едем, на Ясиноватой уже два часа стоим, — сказал сосед и, указав пальцем в окно, торопливо добавил: — Гляди, гляди.

По шпалам, освещенные мутным светом облепленных снегом фонарей, шли люди, одетые в короткие тулупы и пальто. Они шагали по-военному, за плечами у них были ружья.

— Дядя, пики! — вдруг радостно крикнул Степка.

Мальчик сразу узнал их — такие пики ковались в мастерской у Марфы. Степка поворачивал их на наковальне, он раздувал мехи, раскалял железо, он держал их в своих руках, трогал пальцем колючее острие. Пики поблескивали, колеблясь у самых окон вагона. И Степка сразу успокоился. Сладко зевая, он начал поудобней примащиваться, несколько раз произнося шепотом:

— Садовая, Садовая, дом Иванова.

Его разбудил громкий голос:

— Эй, вставай, вставай, приехали…

Мутный, тяжелый рассвет глядел в окно. Пассажиры с узлами и сундуками толпились в проходе. Женщина, сидевшая внизу, крестила зевающий рот и говорила:

— Доехали, слава тебе господи. Я думала, не доедем уже…

Степка вышел из вагона. Мороз коснулся его лица. Так глубоко, с наслаждением дышал он, выезжая на поверхность из шахты.

Всюду толпились люди, у многих железнодорожников на рукавах были красные перевязи. —

Станционный зал был переполнен. На столе среди зеленых кустов, похожих на огромные папоротники, стоял человек в железнодорожной фуражке и громко читал по бумаге:

— «Во имя блага всего народа, во имя гибели общего врага, во имя Всенародного Учредительного собрания, во имя самодержавия народа — рабочий класс в России объявил всеобщую забастовку, и в Екатеринославе он руководство ею дал в руки боевого Стачечного комитета».

Молодой человек читал медленно, внятно, и люди слушали его в глубоком, торжественном молчании.

Степка на цыпочках пошел к двери, ведущей на вокзальную площадь.

Все было знакомо ему, точно он уже много раз видел Горловку… Домики, вросшие в землю, серый, грязный снег на крышах, приземистое надшахтное здание, длинная гряда отвалов породы, заводские трубы — все это не удивляло Степку. И люди были знакомы — рабочие, шахтеры, дети, торговки с корзинами, выстроившиеся в ряд у станционных дверей.

Мальчик подошел к торговке; голова и лицо ее были закутаны, лишь два веселых молодых глаза и нос, украшенный прозрачной капелькой, виднелись из-под платка. Степка долго щупал булочки в корзине, и торговка сказала:

— Ты чого товар мацаешь, нэ бачишь, вси виднакови.

Мальчик выбрал наконец булку, показавшуюся ему лучше других, подумал немного и взял две конфеты.

— А гроши? — спросила торговка и взяла мальчика за плечо.

Степка, важно покашляв, расплатился с ней.

— Как пройти, теть на… — сказал он и вдруг поперхнулся. Он забыл название улицы.

— Куды? — спросила торговка.

Степка стоял перед ней, разинув рот и чувствуя, как сердце, замирая, проваливается, ускользает из его тела. Он страстно старался вспомнить название улицы и безнадежно спутывал признаки, помогавшие восстановить это название в памяти:

«Деревянная… Яблочная…» Нет. Все смешалось в Степкиной голове. Он шел через площадь, торговка, смеясь, кричала ему вслед:

— Слухай, хлопчик, а головы своей нэ забув дома?

Потом он пошел по улице. Ему казалось, что письмо жжет ему макушку, нетерпеливо шуршит и сердится на него. Что он скажет, вернувшись домой? Запальщик молча покачает головой и усмехнется…

Он съел булку, проглотил, не обсасывая, конфеты и даже не заметил их вкуса. Долго ходил он по улицам, заглядывая во дворы, смотрел в окна, перелезал через заборы.

— Ладно, пусть, — злобно сказал он. — Вот так буду ходить, пока не сдохну.

Он, вероятно, прошел немало верст. Ноги подгибались, просили отдыха, но он все шел. Снова перед ним лежала широкая улица. Он сообразил, что уже проходил по ней, — вот в окна этого дома он заглядывал, в эту калитку он зашел, но тотчас же выбежал обратно, так как собака, зарычав, набросилась на него.

Степка остановился, не зная, идти ли по этой улице или свернуть в переулок. В это время из калитки выбежала знакомая ему собака. Она помахивала хвостом и нетерпеливо оглядывалась, поджидая кого-то. Из калитки вышел мальчишка с кошелкой.

Степка издал вопль радости и, налетев на мальчика, схватил его за плечи.

— Не лезь, гад! — крикнул мальчик.

— Алешка, Алешка, Алешка! — твердил Степка, крепко держа за плечи приятеля.

— Степка! — крикнул Алешка, вдруг узнав товарища.