Степан Кольчугин. Книга первая

Работала она легко, ее движения не были затуманены суетой. Глядя на Марфину работу, Степка решил, что нет ничего проще слесарного ремесла. Но железо, такое мягкое и послушное в руках Марфы, вдруг становилось колючим, злым, начинало визжать и вырываться.

Постепенно Степка научился держать в руках инструмент, узнал, когда удобнее пользоваться плоским, а когда круглым напильником, не путал, когда Марфа просила подать ножовку или карася, разводил огонь в горне.

Через несколько дней Степка взялся за настоящее дело. Марфа велела ему согнуть колено самоварной трубы. Сперва все шло хорошо, но когда нужно было загнуть рант, у Степки ничего не получилось. Ему казалось, что Марфа насмешливо следит за ним. Ненавистное чувство беспомощности и слабости вновь охватило его, проклятая жесть все рвалась из рук, царапала пальцы.

— Ну, как там, пальцев еще не отрезал? — спросила Марфа.

— Сейчас будет, — ответил Степка. — Уже кончаю.

Он начал представлять себе, как делала вчера эту работу Марфа. Он повернул лист под углом и, подражая, ее движениям, легко и небрежно ударял молотком. И на этот раз жесть стала послушно загибаться ровной каймой.

Марфа подошла к мальчику, поглядела ему в глаза и рассмеялась.

— Ей-богу, из тебя хороший мастер будет.

Степка опустил голову и шумно вздохнул. Потом он рассматривал трубу и восхищался ею. Она была сделана его руками, упругая жесть не могла больше разогнуться. Как прекрасно ощущение силы!

Он понял, почему Марфа всегда весела и много смеется. Еще бы, каждый день она совершала чудные дела. Запальщик гордился своей силой, Кузьма постоянно смеялся, он тоже был доволен: его боялись городовые и околоточные.

Вечером он вырезал из обрезков жести два кинжала и ходил, увешанный оружием, сурово поглядывая на бабку. Он поглядывал в окно, не идет ли человек, ударивший торговку семечками, не скачут ли казаки.

Но враги не появлялись, бабка не обращала на Степку внимания. Другие мысли занимали ее. В последнее время Яков начал сильно пить, возвращался поздно, а иногда совсем не ночевал дома, и бабка боялась, как бы он не замерз, пьяный, на улице. Ей хотелось успеть умереть, пока не случилось с сыном беды, а смерть не шла.

Весна принесла много событий. На заводе была вторая забастовка. Сам губернатор приезжал из Екатеринослава уговаривать. Он велел созвать рабочих и пешком пошел в школу, куда собрались представители. По дорого за ним бежали мальчишки и мяукали кошачьими голосами, а в школе рабочие не хотели его слушать. Губернатор обиделся и уехал. По квартирам ходили мастера, звали на работу, «Вы японцам помогаете», — говорили они. Но рабочие никого не слушали, ждали, когда директор согласится на их требования. Бастовали долго, упорно, голодали, мерзли в нетопленных, холодных квартирах — контора отказывалась подвозить уголь, — и все же кончилась забастовка печально.

Директор решил закрыть завод и велел всем приходить в контору получать расчет. Тут все сразу поломалось. Рабочие бросились к мастерам, а мастера разводили руками и говорили:

— Ведь завод закрывают, сами не знаем, куда податься.

Завод, конечно, не закрыли. Уволили три тысячи человек, а остальных оставили на прежних условиях. Среди уволенных был Афанасий Кузьмич. Он собрался уехать к брату в Горловку, пришел перед отъездом прощаться. Щеки у него ввалились, заросли бородой, а у бабки Петровны лицо побелело, точно она вышла из больницы. Афанасий Кузьмич говорил о забастовке, рассказывал о митинге, устроенном в церкви, когда рабочие били казаков подсвечниками, рассказывал, как городовые выбрасывают на улицу вещи уволенных, и каждый свой рассказ заканчивал словами:

— Ладно, ладно, еще не вечер…

Жена поглядывала на него, но молчала, видно, боялась его сердить. Прощаясь, он обнял всех, а с матерью расцеловался.

— Ничего, Ольга, ты не унывай, — сказал он, точно утешал, что ее не уволили, а оставили работать.

Вместо уволенных рабочих контора принимала новых, по каким-то особым спискам. Мать, возвращаясь с работы, рассказывала, что новые рабочие приходили на завод нетрезвыми. Двое заснули под заводским валом, и их сожгло шлаком. В мартеновском одного заснувшего в канаве припечатало изложницей. А на доменных случаев было еще больше. Один свалился в колошник, другого убило кувалдой, третьему раскрутившийся вал лебедки раскрошил челюсть, четвертому, не хотевшему носить брюки навыпуск, в сапог залился чугун и сжег ногу до кости. Завод не шутил. Он первый дал знать, что парни, носившие по улицам портрет царя, не настоящие рабочие.

Марфа, слушая рассказы матери, говорила:

— Так и надо, так и надо…

Перед праздником Марфу часто звали работать на квартиры, и она брала с собой Степку. По улицам поселка ездили казаки, останавливались на углах, зевая, рассматривали прохожих. Рабочие ходили мимо них не оглядываясь, бабы грозили кулаками, и казаки добродушно похабствовали.