Степан Кольчугин. Книга первая

Вечером пришли в гости Афанасий Кузьмич с Петровной. Афанасий Кузьмич рассказал, что парень с разбитой головой еще до гудка умер в заводской больнице.

— Не сбивай расценка, — сказала мать. — И так каталей довели — по семьдесят копеек в упряжку получают.

— Да. А колясочка шестьдесят пудов тянет, — добавила Марфа.

Степка лежал на печке, укрытый целым ворохом тряпья, и блаженно зевал, слушая голос Афанасия Кузьмича:

— На машиностроительном бастуют, на Никополе бастуют, на Русском Провидансе бастуют, Дружковский забастовал, Юрьевский забастовал…

Афанасий Кузьмич перечислял заводы так долго, что Степка задремал и проснулся от сердитого голоса Петровны:

— Словно сбесился старый вот от квартиранта твоего, Кузьмы этого самого. Наденет очки и давай афишки эти читать.

Она погрозила кулаком и, видно передразнивая его, гнусаво запела:

— Пауки и мухи… кто наши враги… о попе и черте… как боролись рабочие за лучшую долю… Тьфу! Неумытый!

Степке хотелось послушать дальше, но когда он открыл глаза, в комнате было черно-сине, а у стола шумела сапогами мать — собиралась на работу.

Новый день был богат событиями. Несмотря на ветер, без передышки дувший из степи, на улицах было много народу. Какое-то беспокойство чувствовалось в движениях и голосах людей. Они ходили по мостовой, останавливались и все время поглядывали в сторону завода. В чайной, куда Степка пришел за своей корзиной, стояла необычайная тишина, все сидевшие разговаривали шепотом.

Степке казалось, что их квартирант был причиной всего этого беспокойства, и он вглядывался в лица прохожих, ожидая увидеть веселого, улыбающегося Кузьму. Вдруг он дернул свою соседку за конец платка и сказал:

— Гляди, кто идет!

Прямо к ним шел человек в бекеше, обшитой мехом. Старуха стала собирать свое имущество, но человек в бекеше сразу заметил ее.

— А, ты здесь? — сказал он и, примериваясь ногой, начал подходить к старухе.

Степка поднялся и заслонил собой корзины.

— Не лезь к ней! — закричал он, подняв кулак. — Она тебя не трогает!

Когда Степан пришел домой с опухшим носом и окровавленным ухом, бабка сказала:

— Что, кормилец, добегался с ворами?

Степке было неловко рассказывать, что он вступился за старуху еврейку, и, ничего не ответив, он пошел к ведру смыть кровь.

Только лишь он зашел в сени и, всхлипнув от боли и воспоминаний, окунул в ледяную воду лицо, скрипнула дверь и вошла мать. Она быстро, не заметив сына, прошла в комнату.

— Марфа! — громко позвала мать. — Марфа, забастовали!

— Врешь… Ей-богу? — спросила Марфа.

— Что же, я врать, что ли, буду, — сказала мать. — На Ларинку пошли, митинг, что ли, какой-то; я не захотела.

Тут Степка вошел в комнату.

— Батюшки! — вскрикнула мать. — Где это ты? Кто это тебя так?

— Сволочь там один, — мрачно сказал Степка. — Ему тоже от меня досталось, я ему руку откусил.

— Что ты скажешь, — проговорила мать, — разбаловался мальчишка, прямо в арестантские роты его сдавать.

— А ты его мне отдай, я из него мастера сделаю. Да ты лучше про завод рассказывай, — сказала Марфа.

Мать всплеснула руками и закричала:

— Вот я из него сейчас, из балбеса, всю душу вытрясу. Тут люди бастуют, голодовать, холодовать будут, а он драки устраивает!

Степка схватил свой картуз и выбежал на улицу.

Он пошел в поселок, на старую квартиру, но мальчиков не было, все побежали смотреть на забастовку.

С заводом творились удивительные вещи. Клубы пара ползли по земле, заволокли небо, столбами поднимались над котельными; завод, точно негодуя на людей, шипел и выл на тысячи голосов — сердитых, испуганных и недоумевающих. А на Ларинке было черно от народа. Рабочие шли из проходных ворот, с Донской стороны, с Собачовки. Шли катали в красных лохмотьях, шли мартеновцы с синими очками, вшитыми в козырьки фуражек, шли шахтеры с Заводского рудника.

Степке казалось, что все они спешили на расправу с избившим его человеком в бекеше.

— Степка! Степка! — окликнул его чей-то голос.

Прямо над ним, на дереве, сидели Алешка и Мишка Пахарь.

— Давай, дурак, лезь скорей! — закричали они, свешиваясь вниз и протягивая ему руки.

С дерева были видны площадь, завод, две дороги: одна из поселка, на которой все подваливал народ, другая — пустая и белая от снега — ведущая в город.

— С кем это ты? — спросил Мишка Пахарь.

— Да так, стукнулся в городе с одним, — ответил Степка и сплюнул.

— Эй ты, тютя, не видишь, что ли, люди стоят, — крикнул снизу рабочий и погрозил Степке кулаком.

Стоявшие внизу оглядывались на завод и переговаривались:

— Гляди, гляди, и в механическом пар спускают.

— Шахту к вечеру обязательно затопит.

— Ничего, пристав откачает.

Кто-то загоготал. Из задних рядов закричали:

— Начинайте, что ли! Без попа молебна не открываете?

— Чего начинать будут? — спросил Алешка.

— Драться, — ответил Мишка Пахарь.

Степка, глядя на белую пустую дорогу, представлял себе, как толпа движется по ней с криком и песнями — крушить городовых, директора. Ведь люди, стоявшие на базарной площади, были очень сильны. Вот они ушли из цехов, и громадный завод жалобно завыл, сразу потеряв силу.