Степан Эрьзя

Дом, куда переехал скульптор, тоже находился вдали от центра, на тихой авенида. Это был не слишком большой двухэтажный особняк, стоявший в саду, обнесенном высокой каменной стеной. С улицы во двор вели массивные железные ворота. На первом этаже в одном из залов Степан разместил мастерскую, в другом — расставит скульптуры, когда они вернутся к нему с очередной выставки. Эти два зала отделялись друг от друга длинным холлом, представляющим собой широкий коридор, в конце которого у входа была отгорожена прихожая. Комнаты второго этажа, а их было четыре, Степан отвел под жилье для себя и Камиллы. Там же находилась и кухня. Он еще никогда не жил в таком доме, и если бы не мысль о создании у себя постоянной выставки, вряд ли когда согласился на такое роскошное жилье. Камилла намекнула, что неплохо бы обставить комнаты мебелью, на что Степан ответил, что скоро здесь будет тесно и без мебели. Все же пару кроватей, несколько столов и дюжину стульев ему пришлось купить. Он также купил диван и поставил его у себя в мастерской. Рабочий стол и подставки для скульптур перевез со старой квартиры...

Этот год был для скульптора особенно плодотворным, хотя у него всегда бывало много людей, больше всего журналистов. Кроме того, он ездил в Ла-Плату, где в Салоне искусств экспонировалась выставка его работ. В этом же году, по договоренности с английским послом в Буэнос-Айресе, несколько вещей, в том числе и «Моисей», были отправлены в Лондон на выставку Королевской Академии искусств.

В основу всех его новых работ легли зарисовки, сделанные во время поездки с Луисом Орсети — это были портреты аргентинцев и аргентинок. Среди них особенной выразительностью выделялись «Ужас», «Горе» и «Пламенный». Сделал Степан и портрет Камиллы. Так появилась прекрасная «Чилийка».

Камилла оказалась незаменимой служанкой, на ней держался весь дом. Все было сделано и приведено в порядок ее руками. К Любкину она относилась с безразличнем, его комплиментов словно не слышала, а от готовности ей услужить в чем-либо отмахивалась, как от москитов. Вскоре после новоселья Степан побывал с ним в ресторане и домой, как обычно, вернулся поздно и под хмельком. А когда Любкин стал уговаривать скульптора пойти с ним и в следующий раз, Камилла вмешалась в их разговор, сказав, что сеньору незачем ходить по ресторанам, у сеньора все имеется дома, и он, если захочет, может угостить гостя и здесь.

— Ого! — живо заметил Любкин. — Ты, я вижу, господин Эрьзя, уже обзавелся экономкой. — Что ж, я согласен, дома пить лучше, чем в ресторане. К тому же ты меня после выпивки всегда оставляешь на улице одного. А здесь я могу и выспаться.

— На это не рассчитывай, — оборвал его Степан. — Я не собираюсь с тобой пьянствовать целую неделю. Выпьешь и уматывай отсюда.

Камилла принесла в мастерскую бутылку вина и апельсины. Лицо у Любкина вытянулось.

— Что — мало? — засмеялся Степан. — Хватит. А ты, Камилла, больше не приноси, пусть хоть на коленях просит.

— Надо бы что-нибудь покрепче.

— От крепкого до дому не доберешься.

Камилла хотела уйти, но Степан попросил ее остаться и посадил рядом с собой на диван. Он был очень доволен, что никуда не пришлось идти с этим беспутным Любкиным. Отказать ему он бы все равно не смог, потому что это единственный человек во всем Буэнос-Айресе, с кем он может поговорить на языке своей родины. Он понимал, Любкин пропащий человек, с каждым годом он опускался все ниже: чужбина, как говорят, не дом родной. Он и сам был в его положении, но у него было любимое искусство, работа, которой он предан беспредельно. Вне искусства для него жизнь не имела бы никакого смысла даже под родным кровом. К тому же нельзя сказать, что он оторван от родины, подобно Любкину. Он связан с ней не только мыслью о возвращении, которая никогда не покидала его, но и письмами друзей. Он переписывается с Сутеевым, время от времени получает весточки от Елены из Геленджика...

Открыть постоянную выставку работ для широкой публики в своем доме Степану удалось не скоро. Его скульптуры все время кочевали то в галерею Мюллера, то в Национальный Салон Буэнос-Айреса. Выставки следовали одна за другой. Даже выставка сельскохозяйственной продукции Аргентины не обошлась без его участия. Он не раз получал от муниципалитета города первые премии. Получил премию и за выставку в Национальном Салоне. А на Первой Аргентинской лесной выставке ему был присужден Гранд-приз и выдано большое вознаграждение. Газеты Буэнос-Айреса называли Эрьзю гениальным художником, а его работы единственными и неповторимыми. Его имя становилось популярным. В одном из издательств Аргентины вышла книга Альфреда Кана на испанском языке под названием «Бурная и своеобразная жизнь Нефедова».