Степан Эрьзя

На улицах Буэнос-Айреса было неспокойно — происходили демонстрации, устраивались беспорядки. Вскоре по городу распространились слухи, что президент Иригойен бежал в Монтевидео. Газеты подтвердили их. Степан теперь понял, почему его давно не приглашали во дворец. Президенту было не до него. Верховная власть в стране перешла к генералу Урибура. Обо всем этом Степану рассказал Любкин. Сам он после закрытия выставки никуда не выходил. От Любкина он узнал и о печальной судьбе сделанного им портрета президента: его выбросили с балкона на мостовую и сожгли на площади вместе с кучей разного хлама. Вокруг костра, точно ведьмы на шабаше, прыгали и плясали пьяные солдаты.

Степан жалел и о президенте, и о портрете...

7

Постепенно у Степана сложился собственный счет прожитым годам в Аргентине — от выставки к выставке. Каждое очередное сообщение галереи Мюллера о предстоящем вернисаже его работ означало для него наступление нового года. В это время его обычно окружали журналисты, многочисленные поклонники, не было отбоя от заказчиков. А заказы он принимал неохотно, изредка, разве только для того, чтобы пополнить свою кассу, готовые вещи продавал и того реже, на них находилось немало покупателей. Для чего ему деньги? Живут они с Неддой безбедно, и этого вполне достаточно. Он ее хорошо одевает, и она давно уже сделалась для всей тихой авенида сеньориной...

С окончанием очередной выставки жизнь скульптора обычно снова входила в привычную колею. Изредка его посещал только Любкин. Он, конечно, не против бывать у него ежедневно, но личный опыт подсказал ему, что чем чаще он навещает скульптора, тем скупее тот на угощение. Бывали случаи, когда Эрьзя прогонял его, грубо и без лишних слов выставляя за дверь.

С недавней поры во дворе мастерской стал появляться еще один посетитель — молодой аргентинец с соседней авенида. Он всегда приходил к вечеру, садился на кучу стволов квебрахо и альгарробо и просиживал час или два. Недда делала вид, что не замечает его, но никогда не прогоняла, из чего Степан заключил, что парень ей нравится. Понравился он и Степану своей скромностью и молчаливостью. «Ну что ж, — рассудил он, — будет неплохой муж для Недды». Не век же ей жить у меня.

Первая попытка поговорить об этом с самой девушкой ни к чему не привела. Недда расплакалась и начала причитать, что сеньор хочет отделаться от нее, видно, она ему надоела. А она вовсе не собирается оставлять его, ей у него лучше, чем было у родителей.

— Разве дочери от своих отцов не уходят замуж? Все девушки выходят замуж. Таков обычай, — уговаривал ее скульптор.

— Пусть выходят, а я своего сеньора не оставлю! — решительно заявила она...

Но время и молодость в конце концов взяли свое. Дело о замужестве Недды было решено. Степан выделил ей небольшое приданое, и она переселилась в дом мужа. Семья, куда она вышла, была большая и бедная, денег хватило ненадолго, и уже через год Недда уехала с мужем на север, на кофейные плантации, там и осталась навсегда. Степан больше никогда не видел свою названную дочь...

Во время выставки в актовом зале газеты «Эль Диа» Степан близко сошелся с прогрессивным журналистом Луисом Орсети. Правда, он с ним встречался и раньше, но это были мимолетные, ничего не значащие встречи, обычно по поводу интервью. На этой выставке, организованной по инициативе газеты и, кстати сказать, второй в этом году, первая, по обычаю, экспонировалась все в той же галерее Мюллера, скульптор выставил много новых работ. Среди них наиболее значительными были «Портрет Льва Толстого» и «Моисей», оба из альгарробо. Они произвели настоящую сенсацию. Газеты наперебой возносили талант их создателя. «Моисея» Эрьзи приравнивали к микеланджеловскому «Моисею». Но это не было его повторением. «Моисей» Эрьзи выглядел по-своему божественно мудрым и по-человечески простым. Луис Орсети откровенно признался скульптору, что ему всегда почему-то становится страшно, когда он смотрит на этого библейского пророка. Микеланджеловский «Моисей» больше поражает силой и мощью, в его облике, пожалуй, больше божественного, чем человеческого.

— А ваш «Моисей», — продолжал Луис Орсети, — сгусток человеческой мудрости. Он не властвует, он раздумывает о судьбах человечества, и поэтому даже меньше похож на пророка, чем ваш «Лев Толстой», Лев Толстой на вашем портрете именно пророк, способный глаголом жечь сердца людей, как сказал один из русских поэтов, не помню кто. Этот глагол прямо застыл у него на устах...

Они сидели в ресторане, за обедом, куда пригласил скульптора Луис Орсети, чтобы потолковать с ним. Степан рассказал ему на ломаном испанском языке, как создавал «Моисея». Это был адский труд, как он сам выразился. В одной его голове не менее тысячи кусочков альгароббо, и весь он состоит из отдельных таких кусочков.

— Галерея Мюллера просит, чтобы я предоставил им свои работы для постоянной экспозиции, но я, пожалуй, не соглашусь. Что я буду делать без них, я к ним так привык. Это моя семья. Ведь я живу один, совсем один.

— А почему бы вам не открыть для посетителей двери своей мастерской?