Степан Эрьзя

На выставке Степан познакомился с французской художницей Фарман. Она хорошо говорила по-итальянски, и они быстро подружились. Ему так надоело объясняться со своими друзьями-художниками языком немых, что он несказанно обрадовался этому знакомству. Фарман пригласила его в свою мастерскую и в тот же день увезла к себе в Соо, где Степан гостил дня два. Ему очень понравился этот небольшой уютный городок в шести верстах от Парижа — малолюдный, тихий, окруженный небольшими горами, и, когда он изъявил желание переселиться сюда, мадам Фарман пообещала ему подыскать удобную квартиру.

— Нет, квартиру не надо, я не привык жить в квартирах, — возразил Степан. — Помогите найти хорошее светлое помещение для мастерской, и этого будет вполне достаточно...

Его переселение в Соо было вызвано еще и тем, что он хотел окончательно порвать со своими друзьями-художниками, не дававшими ему спокойно работать. Узнав, что у Степана появились деньги, они каждый вечер гурьбой заявлялись к нему и уводили в ресторан. А их смазливые подружки проявляли по отношению к нему такую настойчивость, что он не знал, как от них отделаться. В течение дня, словно сговорившись, по очереди забегали в мастерскую — то одна, то другая. Ну какая тут может быть работа? Деньги, черт с ними, на то они и даны, чтобы их тратить, но время дороже всяких денег, и зря его растрачивать Степан не хотел.

Фарман сняла помещение неподалеку от себя в тенистом уголке большого запущенного парка. Это был небольшой домик, перегороженный на две комнаты, одна из которых была довольно просторная, другая — поменьше. Довольный переездом, в первые дни Степан с удовольствием наслаждался тишиной и бездельем, которое не часто позволял себе. Гулял по окрестностям Соо, поднимался на возвышенности, чтобы полюбоваться старинным замком и видом на городок, утопающий в осеннем золоте. Вечерами заходил поболтать к мадам Фарман, которая угощала его чаем, зная, что русские обычно любят чай. Всякий раз у нее Степан заставал ее молодую подругу Марту. Когда они с мадам разговаривали по-итальянски, она сидела рядом, поглядывала на них и тихо улыбалась. От этой невольной улыбки веяло чудесной теплотой и женственностью, и Степану все время казалось, что она тоже участвует в их разговоре, хотя не произносит ни единого слова. Участвует именно этой улыбкой.

У Степана к тому времени возникла мысль высечь из мрамора обнаженную женскую фигуру. Как знать, может быть, такая мысль пришла ему в голову после «Осеннего салона», где было выставлено множество подобных фигур, и он тоже решил попробовать свои силы? Как бы подошла ему для натуры Марта — стройная, изящная! Но как к ней подступиться?

В один из вечеров Степан спросил у мадам, не согласится ли ее подруга позировать ему. Фарман неопределенно пожала плечами: кто ее знает, ей самой она иногда позирует, правда, с большой неохотой. Марта по интуиции поняла, что разговор идет о ней, и с ее губ мигом сошла улыбка. Она быстро посмотрела на Степана, затем — на подругу и густо покраснела. Мадам что-то сказал ей по-французски. Марта энергично замотала головой, повторив несколько раз «нон»!

— Она говорит, что не хочет позировать, — сказала мадам, обращаясь к Степану.

— Для портрета! — стал уговаривать он, поняв, что прямо действовать нельзя.

Фарман и Марта переговорили между собой по-французски. Наконец Марта опустила голову, давая понять, что для портрета позировать согласна.

Наутро она явилась в назначенный час. На улице шел дождь, было прохладно. Степан помог ей снять мокрый макинтош, она хотела сбросить и боты, но он ее остановил, пытаясь объяснить теми несколькими французскими словами, которые знал, что в мастерской у него не совсем чисто: на полу уже лежала заранее купленная глыба мрамора в полтора метра длиной: А кусок, предназначенный для портрета, стоял на рабочем столе.

Степан посадил Марту ближе к окну и, время от времени поглядывая на нее, принялся делать на куске мрамора разметки углем. Она сидела серьезная, насупленная, совсем не похожая на ту Марту, которую он привык видеть за чайным столиком у Фарман. Просидев молча что-то больше часу, она встала, давая этим понять, что сеанс окончен. Как Степан ни удерживал ее, она не осталась: накинула на себя макинтош и быстро ушла. То же самое повторилось и на следующий день. Долго она никогда не засиживалась. А после шести сеансов, когда портрет был почти готов, оставалось лишь кое-где подправить и отшлифовать, Марта не пришла вообще. «Крепкий орешек, не разгрызешь, » — думал он, уже не надеясь, что когда-нибудь ему удастся уговорить ее позировать для обнаженной.