Степан Эрьзя

В Милане Степан побыл всего лишь несколько дней. Жил в доме Уголино на правах гостя. Вечерами они подолгу беседовали об искусстве, а днем бродили по музеям и старым храмам, как что делали и раньше, в бытность Степана в Милане. Уголино пересказал ему содержание статей из парижских газет, написанных по поводу ниццской выставки. В них везде восхвалялись работы скульптора Эрьзи. Это еще больше раззадорило Степана поехать в Париж.

Перед отъездом из Милана он почти целый день искал Изу Крамер. В Ля Скала ему сказали, что она там больше не работает. А разве найдешь человека в таком огромном городе-муравейнике? Весьма возможно, что она уехала к себе в Одессу. С Вольдемаро тоже не пришлось встретиться: он был в отъезде. После краха фотофабрики Риккорди он занялся коммерцией и теперь часто на длительное время отлучался из Милана. Так что из прежних друзей его принимал один Уголино. Он же и проводил его.

В который раз Степан пускался в новое путешествие — в неизвестность. Так когда-то из родного Алатыря он уехал в Казань, затем — в Москву. Не зная языка и страны, приехал в Италию, оттуда — Ниццу. Но вместе с тем между прежними поездками и теперешней была большая разница. Тогда он был неизвестным человеком, бедняком, пустившимся путешествовать без гроша в кармане, надеясь лишь на счастливую судьбу. Сейчас же он не просто Степан, а Степан Эрьзя, известный всей Европе скульптор, у него достаточно денег, чтобы безбедно жить в Париже.

В поезде Степан познакомился с одним итальянцем, хорошо знавшим французский язык, и это облегчило ему путешествие.

В Париж прибыли поздно ночью. С вокзала в гостиницу поехали на автомобиле. Проезжая по улицам, залитым множеством электрических огней, Степан, затаив дыхание, смотрел на проплывающие мимо громады дворцов и многоэтажных зданий, изумрудные кроны каштанов и белых акаций, тянувшихся нескончаемым шпалером вдоль мостовых. Воздух был наполнен густым ароматом весеннего цветения и слегка пьянил, точно молодое вино. Несмотря на поздний час, улицы оживлены, из раскрытых дверей и окон многочисленных кафе и ресторанов доносятся звуки музыки. Ночной Париж из окна автомобиля показался Степану светлой сказкой, увиденной словно на мелькавших картинках кинематографа. Утром, когда он выглянул в раскрытое окно гостиничного номера на залитые солнцем и засиженные голубями черепичные крыши и часть улицы, наполненной движущейся разношерстной людской толпой, Степан увидел другой Париж — реальный, трудовой...

Понемногу, изо дня в день, вживался Степан в новую суетливую и бездельную парижскую жизнь. В первое время гидом у него был все тот же итальянец, с которым он познакомился в поезде, затем этот итальянец свел его с неким дель Перуджио, представившимся Степану графом. Это графство его нисколько не удивило, все итальянцы за пределами своей родины величают себя графами и маркизами. Он довольно повидал таких графов еще В Москве, а затем в Ницце. Покойный Даниэль Тинелли тоже называл себя маркизом.

Дель Перуджио оказался веселым и общительным человеком. В первый же день знакомства он посоветовал Степану переселиться из «Монпарнаса» в его гостиницу, чтобы всегда быть рядом. Степан не стал возражать, к тому же в гостинице, где жил Перуджио, номера сдавались дешевле. А это его вполне устраивало. Устраивало и то, что Перуджио хорошо знал Париж: он жил здесь давно и имел обширные связи, как выразился сам, в мире искусства. Действительно, вскоре он ввел Степана в круг молодых живописцев и скульпторов, которые целыми днями и вечерами сидели в кафе и ресторанах, часто кончая день в борделях низкого пошиба. Степан диву давался, когда же они, эти художники, работают.

— Вообще-то они чем-нибудь занимаются? — спрашивал он Перуджно.

Тот, смеясь, отвечал:

— Что вы хотите, синьор Эрьзя, от служителей муз?

Степану такое служение музам не нравилось. Он попросил Перуджио, чтобы тот днем водил его по музеям, а уж вечером, ладно, куда ни шло, он может присоединиться к компании гуляк, если ему так хочется. А Перуджио только этого и хотелось.

Разумеется, везде расплачивался Степан. Денег, вырученных за продажу скульптур в Ницце, при экономном расходовании ему хватило бы на год жизни. Здесь же, в Париже, в обществе Перуджио, он спустил их за какие-то три месяца. Самозваный граф все время обещал, что вскоре получит крупную сумму и расплатится с ним, да еще даст и ему, Степану, взаймы, если тот будет нуждаться. Но когда кошелек Степана истощился, у Перуджио неожиданно появилось неотложное дело в Марселе, и он срочно выехал из Парижа, оставив его в гостинице без денег. Позднее Степан узнал, что никуда он не уезжал, а всего лишь переселился в другую гостиницу.