Степь

В последний мой приезд я была в их доме проездом и гостила всего пару дней. Все они еще были живы. Собираясь уезжать, я села на теплое деревянное крыльцо, чтобы зашнуровать кроссовки, и услышала, как медленно, опираясь на палку, дядя Витя выходит из дома. К тому времени он уже не ходил на огород, ноги слабели. Он выходил во двор, чтобы протереть пыль со своего желтого «Запорожца» и посидеть на лавочке под старым орехом. Дядя Витя шел тяжело, и я, уважая его усилие, перестала торопиться. Он вышел и с громким кряком уселся рядом со мной на маленькую скамейку. Я подвинулась, чтобы уступить ему больше места, повернула к нему лицо и улыбнулась. Oн смотрел на меня очень близко, но глаза его словно бы смотрели в неясную даль. Он смотрел на меня своими старыми глазами и медленно моргал. Дядя Витя был похож на большую коалу. Я не торопила его, но и не знала, зачем он вышел ко мне. За пять минут до сборов я пришла в его комнату и встала так, чтобы меня было видно, показав ему свой рюкзак. Он посмотрел на меня и отвернулся, махнув рукой. Теперь он нагнал меня. Дядя Витя громко дышал, и я не решалась встать, я чувствовала, что он вышел ко мне специально и что-то хочет сказать. Мы оба смотрели перед собой, и через некоторое время он заговорил, но в его голосе не было веселости, с какой он поднимал тост за корреспондента, не было в нем и напора, с которым он сокрушался о погубленном табаке. Все наносные слои его интонаций вдруг куда-то исчезли, и со мной заговорил спокойный старик. Он сказал мне, что я женщина редкого типа. Мало, сказал он, я видел таких, как ты. Ты женщина-бродяга, и такой, как ты, нет нигде покоя. Тебе все время нужно куда-то ехать и от чего-то бежать. Обычная женщина только и знает, что устроить свой дом, a тебе нужно что-то другое, ты бездомная и свою бездомность понимаешь не как ущербность, а как единственный способ жить. Тебе неинтересны мужчины, тебе они не нужны. Трудно тебе придется, заключил он. Я слушала его всем телом. Когда он закончил, я постаралась улыбнуться, но у меня получилось лишь скомканно дернуть плечом. Он больше не смотрел на меня – опершись на трость, он громко встал, похлопал меня по спине своей широкой сухой ладонью и ушел. От его слов мне стало горько. Горечь разлилась по рукам, ногам, груди. Его слова одновременно разоблачили меня и принесли отчаянную радость.

Я приехала в Крым, чтобы увидеть мать. Она не поехала попрощаться с отцом. Когда я спросила ее почему, она брезгливо ответила, что не хотела видеть бабку. Больше я не пыталась с ней говорить об этом. По ночам мы лежали в маленькой комнате на застеленной периной кровати и тихо переговаривались о проведенном дне. Потом она засыпала, а я лежала в темноте, глядя на холодное свечение выбеленного потолка и то, как под потоками воздуха шевелится тонкий настенный ковер с двумя гордыми оленями. В день, когда я приехала, Миннегель-апа достала несколько бутылок вина, приготовила кашу и майонезный салат. Опьянев и наевшись, все разбрелись по комнатам, и только мы с матерью не могли уснуть. Мы с упоением курили в черной тени старого ореха и говорили. Воздух пах остывшей листвой. Одной сигареты не хватило, и каждая из нас взяла по новой. Оранжевый уголек ее тонкой сигареты то вспыхивал, то становился тусклым. Мы бросали окурки в склянку с водой. Эту склянку матери дала Миннегель-апа, которая вообще-то не любила курящих женщин, но мать с капризной интонацией напомнила тетке, что ей уже сорок четыре года. Я весь день ждала этого момента и теперь сказала матери, что менингит отца был симптомом СПИДа. Я сказала ей, что меня беспокоит ее ВИЧ-статус, и спросила, предохранялись ли они, когда жили вместе. Мать с шумом выпустила дым – она курила приторный Glamour – и ответила, что отец сам настаивал на презервативах. Еще до его смерти, сказала она, я пошла в женскую консультацию с молочницей, и там назначили все анализы, ВИЧ пришел отрицательный. Мать была спокойна, и меня удивляло холодное превосходство, с которым она говорила об отце. Она не могла разделить со мной моего беспокойства и смятения. Тогда я посчитала ее безразличие предательством.

18

Следствие всего этого – заброшенность.

Сьюзен Зонтаг

Когда твой отец умирает от СПИДа, это не то же самое, что сердечная недостаточность или инсульт. Одно только слово СПИД вызывает мутный стыд. Я видела отца за год до смерти: его лицо было наполовину мертво, а одну ногу он подволакивал при ходьбе. На фотографии к обновленным правам он был похож на серого старика: желтые, цвета речного ила глаза застыли, и на них отразился блик от вспышки. Илона, чтобы скрыть тайну смерти, забыла о его измене и взяла под контроль все документы и похороны. Справки о его статусе она спрятала. Я приехала в Астрахань в недоумении: отец звонил мне за три дня до смерти и хвастался тем, что научил медсестер по три раза на дню протирать подоконники. Он называл их лентяйками и, как сам выразился, устроил им муштру.