Степь

На обратном пути мы зашли в кафе, к нам на веранду вышла молодая официантка в накрахмаленной белой рубашке и коричневом фартуке. Увидев нас, она оторопела, но все-таки нехотя подошла к нам. Я попросила меню и пепельницу. Отец тут же закурил. Я открыла тяжелое меню в чехле из кожзаменителя и, пролистав, нашла вкладку летних напитков. Она все это время стояла у стойки и внимательно наблюдала за нами. Я махнула ей рукой и попросила два безалкогольных мохито. Официантка скрылась, отец попросил достать ему из пакета газету. Прошло минут пятнадцать. На веранде напротив нас сидел стерильный юноша в белоснежных кроссовках и туго затянутом галстуке, который не отрываясь смотрел в свой маленький MacBook. На его столе стояла тарелка с недоеденным клаб-сэндвичем и большой чайник чая. Я работала в баре уже два года и знала: чтобы приготовить два мохито, нужно не более трех минут. Похоже, официантка не передала наш заказ и ждала, когда мы уйдем. Я не хотела говорить о своих подозрениях отцу, не хотела, чтобы он понял, в чем дело. Я встала из-за стола, подошла к официантке и напомнила ей о наших напитках. Не знаю почему, но мне хотелось защитить его от злости и недоверия, которые явно испытывала к нам официантка. Возможно, я чувствовала ответственность, ведь я показывала ему знакомый мне мир. Ведь это я знала, что такое мохито. Он знал мир придорожных кафе, в которых не имело значение, кто ты и как ты выглядишь, там кормили всех, кто был готов заплатить за еду. Сейчас же несправедливость была в том, что мы готовы были заплатить за мохито, но нам не верили и нами пренебрегали. Я быстро вернулась на место, пепельница уже была переполнена отцовскими окурками, a сам он невозмутимо читал новостную заметку о лесных пожарах и задымлении Москвы. Через три минуты из кафе на веранду вышла официантка, на подносе она несла два высоких стакана, полных льда и мяты, из каждого торчало по две трубочки. Вместе с напитками она принесла счет и демонстративно положила его на стол. Она не ушла, поставив напитки, а начала ждать, пока мы расплатимся. Я поняла это и сразу попросила отца достать деньги. Мохито стоил двести пятьдесят рублей, отец достал из кармана пятисотку и положил в картонную книжечку с чеком. Я попросила официантку заменить нам пепельницу, и она, успокоившись, принесла сразу две. Я объяснила отцу, что в мохито обычно ставят две трубочки – толстую и тонкую: тонкая – основная, a толстая на случай, если тонкая забьется льдом и листками мяты. Отец отложил газету и сделал глоток. Сладко, сказал он и тут же выпил всю жидкость из стакана. Он посмотрел на мой стакан и спросил, что делать со льдом, справедливо ли вообще готовить напитки, которые практически полностью состоят изо льда. Я ответила, что его вопрос резонный, но мохито создан для медленного употребления по мере того, как человек будет пить, лед растает. Это пляжный освежающий напиток. Да уж, ответил отец, не стоит он двести пятьдесят рублей. Как и многие другие вещи, ответила я. Вот в этом вся ебучая Москва, задумчиво сказал отец. Давай сказал он, покурим по одной и двинем на стоянку, завтра вечером уже надо быть в Тамбове.

17

После его похорон я приехала в Крым, чтобы увидеть мать. В конце сентября шли шторма и полуостров был выцветший. Лето выжгло цвет из травы, и холодные ветра сделали воду серой. Все было серым и бежевым, было похоже на некрасивый траурный день. Тетя Маша, Миннегель-апа, сидела в кресле и караулила вечерние новости. Особенно ее волновал прогноз погоды, потому что последний шторм убил нескольких человек: высокая волна смыла их с пирса и утащила в открытое море. Тетя Маша горевала по ним, ей было жалко так глупо погибших людей, они ведь всего лишь хотели сфотографировать море, a оно их съело. Надев свои очки и слушая репортаж по местному телевидению, тетя Маша все повторяла одно и то же: гибель их была несправедливой. А вспомнив причину, по которой мы собрались в ее доме, она оборачивалась и долго всматривалась в мое лицо. Я, заметив ее внимание, отвечала на ее взгляд вопросительным жестом. А она, поворчав что-то про себя, говорила мне, чтобы я разобралась с отцовскими делами и, когда придет время, ехала обратно в Астрахань и выяснила, почему отец умер таким молодым. Я покорно кивала ей. Я знала, от чего он умер, но не решалась ей об этом сказать.