Стефан Цвейг

…Время я мерю единственной мерою,
Дни и поступки сверяю по ним.
Прожит впустую мой день и без веры,
Если я женщиной не был любим.

…Надвое жизнь раскололась давно,
Суровое рвется ее полотно.
Я только прохожий и гость иногда,
Кого я желал, те ушли навсегда.
А день, коим я дорожил,
Поблек, отсиял и не мил.

…Я теми дышу, кого я побеждал,
Тысячекратно их силы впитал.
Душа моя света чужого полна,
В огне неизбывном не гаснет она.

…Я б всеми владел, целовал бы устами,
Я жизнь расточал бы, как женщину – пламя.
К горячей душе бы ее приковал
И в страстном объятье ее укрывал.
И в мире разлитую всю красоту
Хотел бы любить я, как женщину ту.

Но что я постигнул? Лишь часть бытия,
Где боль, как стрела, как горенья струя.
Когда же я вдаль посылаю те стрелы,
На землю они возвращаются смело.
И, развернувшися, их острие
Вонзается в сердце мое{156}.

Каждый в меру своего читательского вкуса и жизненного опыта вправе дать оценку поэтическому дарованию Цвейга. Перед нами его произведения, рецензии, статьи советских и зарубежных литературоведов по австрийской и немецкой литературе, среди которых очерки А. В. Русаковой, Д. В. Затонского, К. А. Федина, Б. Л. Сучкова, Л. Н. Митрохина, Л. М. Миримова, А. В. Кукаркина, Л. Симонян, Н. Муравьевой, В. Татаринова, Дж. У. Кайзера. Но ответить на вопрос, каким он был обольстителем, соблазнителем и дамским угодником в двадцать, тридцать или пятьдесят лет (или не был им вовсе), могут только современники писателя. Самые близкие ему люди, родственники и друзья, ну или, конечно, он сам, проговариваясь в дневниках и сочинениях.

О том, каким Стефан был «донжуаном», весьма любопытные воспоминания оставляет его близкий друг Карл Цукмайер{157}: «Он любил женщин, обожал женщин, любил говорить о женщинах, но в действительности избегал с ними близости. Однажды он приехал к нам на чай в Хенндорф. Моя жена и ее подруга решили к нам присоединиться. Стефан стал нервничать, когда дамы его о чем-то спрашивали, и в итоге не поддержал разговор ни на какую тему. В конце концов дамы оставили нас в покое и удалились, и Цвейг вновь стал красноречивым и расслабленным. Ему нравилось делать ложные намеки на эротические встречи, на которые у него никогда не было времени; но больше всего ему нравилось говорить о том, над чем он в данный момент работал. После одного такого “интимного” разговора моя жена спросила меня: “Что Стефан рассказывал тебе сегодня, что так оживило его?” “Последние сплетни времен Французской революции”, – сказал я. Тогда он работал над своей Марией-Антуанеттой и точно знал, какой тип венерического заболевания был у каждого персонажа, как если бы он был дерматологом, практикующим в Сен-Жермене в то время».

Родной брат писателя свидетельствует, что Стефан отнюдь не был натурой романтической и даже не мог припомнить, чтобы в молодости он был в кого-то по-настоящему страстно влюблен. Альфред уверял, что у Стефана ни с одной девушкой никогда не было долгих отношений и что его сердцу были чужды и неведомы любовные переживания юности. По мнению брата (а он в данном вопросе для нас является бесценным источником), Стефана вполне устраивала роль стороннего наблюдателя за любовными приключениями, интрижками, семейными драмами окружающих его людей, даже незнакомых, что он охотно и с особым пристрастием всегда делал, блистательно описывая увиденное в своих лучших новеллах. И действительно, если мы внимательно обратимся ко многим его текстам, то обнаружим, что роль наблюдателя ему особенно хорошо удавалась.