Стефан Цвейг

Он все чаще станет испытывать состояние депрессии и уходить от реальности в пользу прошлых эпох. Ему будет комфортно представлять себя капитаном дальнего плавания или фаворитом королевы при версальском дворе. Глядя на художественные полотна и гобелены в музеях, мысленно примерять рясу инквизитора, рубаху пастуха, доспехи средневековых рыцарей, колпак на шее гильотинированной жертвы. Его фантазию возбуждало, будоражило и питало представление себя на месте секретарей Наполеона, Бисмарка, Гёте. Он мечтал хотя бы на один день стать современником Цицерона, Платона, Сократа, Гомера, Монтеня, а не только читать о них и никогда не видеть их горящих глаз, не слышать живого голоса.

С осени 1905 года, осваивая новый жанр и строго придерживаясь формы и стиля классической античной драматургии, он вплотную засел за написание пьесы «Терсит». Центральной фигурой в ней, как следует из названия, явился греческий воин с безобразной внешностью, получивший в битве с Одиссеем ранение за критику Агамемнона, а затем убитый Ахиллом за надругательство над телом павшей в поединке амазонки Пенфесилеи. В мемуарах автор признавался, что осознанно героизировал «не Ахилла, а ничтожнейшего из его противников – Терсита, предпочел страдающего человека тому, чья сила и воля причиняют страдания другим». И подробно пояснил ключевой принцип выбора тех или иных персонажей, над жизнеописаниями и составлением психологических портретов которых будет работать в дальнейшие годы: «В этой драме сказалась уже определенная черта моего душевного склада – никогда не принимать сторону так называемых “героев” и всегда находить трагическое только в побежденном. Поверженный судьбой – вот кто привлекает меня в моих новеллах, а в биографиях – образ того, чья правота торжествует не в реальном пространстве успеха, а лишь в нравственном смысле: Эразм, а не Лютер, Мария Стюарт, а не Елизавета, Кастеллио, а не Кальвин…»

Через скорбную трагедию судьбы и терзаний греческого воина с безобразной внешностью автор попытался донести до читателей мысль, что Терсит, несмотря на свое неприглядное обличье, в душе и сердце преисполнен доброты к людям. Что раны, полученные им в бою, калечат тело, но не благородную и чистую душу. Что стремление к победному трофею любой ценой по головам и по трупам делает душу человека жестокой, а душу завистливой, трусливой, опустошенной. В феврале 1906 года он писал Эллен Кей: «Заканчиваю свою драму “Терсит”. Это трагедия уродливого человека, который слишком долго оценивался только по своей внешности и никогда не был исследован и оценен по своим прекрасным душевным качествам…»

После публикации драмы автор получил от коллег достаточно критичные отзывы, в том числе и от профессора Фрейда: «“Терсит” очень хорош, местами упоителен, но к чему доводить до абсолюта тот или другой характер, шаржировать заглавного героя! Рассудочно мыслящему человеку вроде меня легко задавать всякие вопросы…»

* * *

Весной 1906 года, в очередной раз порываясь куда-нибудь поехать, писатель отправляется в Бельгию – «маленькая Бельгия завладела моим воображением», – и вдоволь гуляет по Брюсселю, Брюгге и Льежу, пишет стихи, подписывает и отправляет открытки. Затем он едет в Антверпен и ненадолго в Париж, где неожиданно для себя принимает решение покинуть континент и провести ближайшие летние месяцы в Англии. «Оказаться после Парижа в Лондоне, – писал он, – все равно, что из полуденной жары вступить в прохладную тень: в первое мгновение пробирает озноб, но зрение и прочие чувства быстро привыкают. Я заранее положил себе пробыть в Англии два-три месяца: разве поймешь наш мир и разберешься в его механике, не зная страны, которая вот уже не одно столетие диктует этому миру свои законы?»

Прибыв в Лондон и разместившись к северо-западу от Гайд-парка в пансионе на Кенсингтон-гарденс-сквер, 84, уже в первое пасмурное утро за завтраком он размечтался подтянуть свой «заржавленный» английский язык в беседе с постояльцами. И тут же почувствовал себя совершенным профаном: «Я не мог вникнуть в беседы о политике: мне ведь и в голову не приходило, что когда говорят о каком-то Джо, то речь идет о Чемберлене, и лордов тоже называют только по именам…»