Стефан Цвейг

Его главной печалью была утрата родного языка. Во время нашей первой встречи он сказал, что ничто в мире не может лучше его утешить, чем немецкая речь детей. Он с полной уверенностью ожидал падения гитлеризма, когда покупал дом в Англии. Никогда я не слышала от него ни жалоб, ни обвинений, его сдержанные речи излучали благородство. Мы не могли сделать для него ничего большего, кроме как любить его в этом доме».

* * *

Шестого марта Ромен Роллан сделал в дневнике короткую запись: «Бедный Стефан. Он был таким европейцем – и такой отчаянный конец. А нам надо держаться. Худшее из зол не может быть долговечным».

Пятнадцатого апреля 1942 года члены бразильского отделения Пен-клуба провели вечер памяти Стефана Цвейга. Мероприятие прошло в здании Академии наук в Рио, где в нем приняли участие писатели, члены дипломатического корпуса, включая британского посланника. Присутствовавшие произносили речи, делились воспоминаниями, читали отрывки из прозы и поэзии Цвейга.

Мы не будем обвинять или оправдывать Томаса Манна за его высказывание в траурном пятничном номере «Aufbau» (от 27 февраля 1942 года), где сочувствие высказали Герман Кестен, Франц Верфель, Бертольд Виртель, Роберт Нойман, Арнольд Цвейг, Клаус Манн и многие другие. Его слова: «Как он посмел, зачем он это сделал?» – направо и налево разлетались и обсуждались, вырванные из контекста фразы автора романа «Будденброки». Аккуратно скажем, что Манн погорячился, ведь спустя полгода он напишет Фридерике следующее объяснение:

«Мне было очень больно узнать, что у Вас создалось впечатление, будто на смерть Стефана Цвейга я отозвался не так, как то соответствовало бы тяжелой потере, которую понес просвещенный мир со смертью этого выдающегося человека. <…> Если это не было просто признаком собственной усталости и перегрузки, то объясняется это угнетающим воздействием, неотъемлемым от трагического решения большого писателя и, по крайней мере, в моем случае, не благоприятствовавшим литературной активности в честь ушедшего. Писать о творчестве такого писателя, как Стефан Цвейг, не пустяк, это задача, выполняя которую нужно сделать все, что в твоих силах. Я был в не подходящем для этого душевном состоянии. Покойный был человек решительно, радикально пацифистских склонностей и убеждений. В нынешней войне, которой надо было страстно желать и которую мог отсрочить только такой позор, как Мюнхен, в войне, ведущейся против самых дьявольских, самых не способных к миру сил, какие когда-либо пытались навязать человеческой жизни свой облик, – он не видел ничего другого, кроме войны, кроме кровавой беды и отрицания своего естества. Да почиет он в мире, и пусть живут среди нас его имя и его творения. Преданный Вам, Томас Манн».

Завершить эту главу и всю книгу хотелось бы словами того, кто видел и разговаривал с Цвейгом последним в его последний вечер. Им по воле судеб оказался Эрнст Федер, и вот что он спустя много лет вспоминал в мемуарах: «Каждый раз, когда в Рио повторяется карнавал, я вспоминаю карнавальные дни 1942 года, когда я вместе со Стефаном Цвейгом и его женой Лоттой отправился из Петрополиса в столицу, чтобы еще раз увидеть народные торжества, которые он описал в своей книге о Бразилии. Он хотел вновь увидеть праздник и показать его своей жене. Жители Бразилии говорили мне о глубоком волнении, которое вызвала в их сердцах книга Цвейга. Не только своим содержанием, но и чувством внутренней близости и родства, слиянием чувств автора и читателей. Такое совпадение объясняет отчасти тот огромный успех Цвейга в Бразилии, которым он пользовался.

Не будет преувеличением сказать, что никогда ни одного бразильского или иностранного писателя не читали так, как его. И буквально все. В какой бы бразильский дом я ни заходил, в библиотеке – состояла она из нескольких десятков книг или из нескольких тысяч – обязательно было представлено по несколько книг Цвейга. Это относилось не только к писателю Цвейгу, но и к человеку. Ни один европеец до него не пользовался такой популярностью и любовью. Он сам рассказывал мне, что почитатели у его дома регулярно клали розы.

И если пресса на тысячах страниц печатала благодарные отзывы и еще десятки вынуждена была отвергать из-за нехватки места, то не следует забывать, какую принципиальную позицию занимает общественность в отношении самоубийства в этой строго католической стране. Но еще больше впечатляли не отклики прессы, а личные высказывания людей. “Вы знали лично Стефана Цвейга?” – спросил я одну даму, которая не могла скрыть своего волнения, узнав о смерти любимого писателя. “Нет, но я присутствовала однажды, когда мой муж говорил с ним по телефону”, – был ее ответ…

В субботу вечером он попросил свою жену позвонить моей супруге. Госпожа Лотта спросила:

– Как вашему мужу понравился карнавал?

Эрни: “Об этом мы хотели бы с вами поговорить”.

Лотта: “Мы приглашаем вас к себе. Приходите сегодня вечером”.

Эрни: “А может быть, вы зайдете к нам?”

Лотта: “Нам еще надо поработать. Так что лучше приходите вы”.

Эрни: “Как всегда, в половине девятого?”