Стефан Цвейг

В первой половине июня 1925 года Стефан согласовал встречу с Элизабет Фёрстер-Ницше в Веймаре, куда планировал приехать вместе с Ролланом и там символично вручить ему «трезвучие» своих новых опытов. Путешествие началось из Зальцбурга поездом до Мюнхена, далее маршрут пролегал в Лейпциг, где произошли его встреча с Ролланом и их совместное посещение нескольких концертов в рамках музыкального фестиваля Генделя. Покинув Лейпциг, друзья вместе проследовали до Веймара и по приезде отправили Горькому в Сорренто открытку: «Почтительно приветствуем. Преданные Вам Стефан Цвейг и Ромен Роллан».

На следующий день, пока они добирались до Зильберблик, где их ожидала Элизабет, на виллу, где истощенным и больным доживал свои дни великий немецкий философ, Стефан рассказывал, как однажды, проезжая по зимнему Энгадину, он остановился у знаменитого дома в деревне Зильс-Мария. Стоял и внимательно осматривал заваленный снегом старинный двухэтажный дом, принадлежавший семье Дюриш, где в одной из арендованных комнат семь лет жил человек, написавший «Так говорил Заратустра».

О содержании беседы Элизабет с писателями 10 июня 1925 года на вилле в Веймаре известно мало. Скупая фраза, оставленная Цвейгом в гостевой книге – «здесь, где умер величайший дух наших дней, труды его сохраняются», – не проливает свет на их загадочную встречу. Остается предполагать, что гости не касались обсуждения событий 24 августа 1924 года, когда в Веймаре на балконах домов в центре города развевались флаги со свастикой в так называемый «День Германии». Маловероятно и то, что Стефан расспрашивал ее о слухах, связанных с фальсификациями рукописей Ницше, в которых как раз Элизабет и была замешана – с ее согласия сжигались отдельные документы брата.

Одно можно констатировать безошибочно: разговор прошел в сдержанном, вежливом тоне и не вышел за рамки светского приема, на котором гости рассуждали о книгах, аукционах, рукописях. Элизабет и восьмидесятилетний управляющий виллой с нескрываемым любопытством слушали их истории. Достоверно известно, что эссе «Фридрих Ницше» понравилось Элизабет, и это привело Стефана в восторг, но, скорее всего, было для него ожидаемо – ведь он не включит в книгу ни проповедь насилия, ни антигуманные афоризмы, ни реакционные взгляды великого мыслителя. Как и большинство интеллигентов, Цвейг видел в Ницше «революционера» мысли и не потрудился проанализировать «реакционное содержание ницшеанства, этой наиболее последовательной апологии капитализма», как отмечал Борис Леонтьевич Сучков.

Всего этого Цвейг намеренно не желает замечать, обходит стороной. Но зато с сочувствием говорит о пустынности, безотрадности, одиночестве мира Ницше: «…без цветов, без красок и звуков, без зверей и людей, одиночество даже без божества, оцепенелое, опустошенное одиночество первобытного мира». С изумлением констатирует его судорожную реакцию – «убийственно чуток ко всякому атмосферному напряжению и колебанию» – на метеорологические явления, особую гиперчувствительность – «грозовые тучи он ощущает всем существом, вплоть до кишечника». Цвейг пишет о ночных воплях философа, вызванных исключительной чуткостью его нервной системы. Подробно останавливается на его болезнях и головных болях, его духовном вакууме и природе мощных импульсов к каждому творческому порыву, побуждавших гения делать свои пророческие умозаключения.

«“Меня поймут после европейской войны”, – в последних писаниях проскальзывает пророческое слово. И в самом деле, истинный смысл, историческая необходимость великих увещаний уясняется только из напряженного, зыбкого и грозного состояния нашего мира на пороге нового столетия: в этом атмосферическом гении, который всякое предчувствие грозы претворял из нервного возбуждения в сознание, из предчувствия в слово, – в нем мощно разрядилось неимоверное давление спертой нравственной атмосферы Европы – величественная гроза духа – предвестие губительной грозы истории».

Когда 26 апреля 1925 года, через две недели после визита друзей в Веймар, второй тур всенародного голосования приведет Пауля фон Гинденбурга на пост рейхспрезидента, Стефан напишет Ромену Роллану: «Какая страна, эта Германия! Умная и страстная в искусстве, сильная в науках и идиотская в политике. Кто из нас мог предположить, что нация выберет президентом человека, убившего 5 миллионов их сыновей. Этой пропагандой занимались женщины, в том числе фрау Фёрстер-Ницше, которая публично отреклась от философии своего брата и захотела аплодировать генералу! Бедная Европа!»

Прямо противоположные политические позиции и представления о значении творчества Ницше уже в 1926 году приведут к разрыву отношений между австрийским писателем и младшей сестрой великого философа и мыслителя.

* * *

В ноябре 1925 года Стефан уезжает в Марсель и, несмотря на поздний сезон, купается в море, гуляет по ночному городу в поисках впечатлений, а днем на новенький фотоаппарат делает снимки незнакомых улиц, домов и прохожих самого странного и экстравагантного вида.