Стефан Цвейг

Тем же летом в доме на две недели остановится Ромен Роллан, которому Стефан уступит свой рабочий кабинет и диван для сна. Вечерами коллеги говорили о французской литературе, великой немецкой музыке, о жизни Бетховена, его наследии и рукописях, которые из-под носа у них уходили на аукционах в чьи-то чужие «мохнатые» руки. Дело в том, что главным конкурентом собирателей рукописей глухого маэстро на протяжении многих лет был швейцарский меценат, скупавший на любых торгах за баснословные деньги все, что имело отношение к имени гениального немецкого музыканта. Этого богача звали Ханс Конрад Бодмер (Hans Conrad Bodmer, 1891–1956), прославленный промышленник из Швейцарии, годами собиравший наследие величайшего немецкого композитора. К сожалению, ни Роллан, ни Цвейг не доживут до той исторической даты, когда Бодмер завещает свою несметную коллекцию музею Бетховена в Бонне. Но в том, что Бодмер был человеком щедрым и достойным всяческого уважения, сомневаться им не приходилось. Именно он построил для своего друга, писателя Германа Гессе великолепную виллу на склоне озера Лугано в Швейцарии. Цвейг и Роллан, как близкие друзья и единомышленники Гессе, не могли об этом не знать.

Спустя год, в мае 1924 года, Цвейг окажет Роллану радушный прием и в Вене, где сам будет находиться у родителей, которым требовалось все больше и больше сыновней помощи и поддержки. Прекрасно зная о том, что Зигмунд Фрейд давно изъявлял желание познакомиться с создателем эпопеи «Жан-Кристоф», он с радостью – «с каким удовольствием воспользуюсь я случаем» – известил уважаемого профессора о прибытии в их город выдающегося француза.

* * *

«Дорогой господин доктор! Сердечно благодарю вас за ваш новый подарок. Читать что-нибудь, вышедшее из-под вашего пера, всегда означает для меня глубокое удовольствие. А как плодотворно усердны вы! Умение понимать других развилось в вас, как у настоящего корифея… Я отмечаю большую внутреннюю скромность в вас, весьма редкое качество для художника. Сердечно приветствую вас, ваш Фрейд». Это письмо датировано маем 1928 года. С завидной регулярностью Цвейг продолжал отправлять на Берггассе, 19, свои новые произведения (иногда даже в машинописных рукописях до их публикации) и на каждый присланный «подарок» неизменно получал ответ.

Желанный ответ он получил от Зигмунда Фрейда и 27 октября 1922 года, вскоре после того как выйдет первое издание сборника «Амок». Советский кинокритик Александр Викторович Кукаркин справедливо писал: «С великим напряжением и требовательностью к себе трудился он над своими новеллами, чтобы придать им завершенную художественную форму». И вот очередное «завершение» состоялось в октябре 1922 года. Издательский дом Киппенберга выпустил второе звено в цепи грандиозного замысла писателя – знаменитый цикл новелл, посвященный «художнику, другу и брату Францу Мазерелю». Пять небольших по объему произведений («Амок», «Женщина и природа», «Фантастическая ночь», «Письмо незнакомки», «Улица в лунном свете») в считаные годы завоевали автору славу мастера психологического рассказа, знатока человеческой души, приковав к напряженным сюжетным линиям миллионы читателей во всем мире.

Доскональное описание рефлексов человеческой психики, неведомых никому «трущоб сердца», кипучей пены душевных катастроф, характеров, которые, по мнению автора, необходимо демонстрировать в их «горячем состоянии», вместе с виртуозной техникой вот уже второе столетие восхищает поклонников таланта Цвейга. Самый тонкий и чувственный писатель своего времени в каждой истории, словно врач-психотерапевт, «старался глубоко проникнуть в сложный порядок человеческих отношений» (В. Лидин) и в итоге проникал столь глубоко, что в каждом монологе от первого лица заставлял читателей испытывать «переживания от пережитого».

Силой слова, умением слушать и слышать, врожденным литературным даром и стилем, страстным желанием глубже других «проникнуть в чужую душу», душу детскую, женскую и мужскую Стефан Цвейг заставляет сочувствовать угнетенным, преданным, обманутым, обездоленным людям, потерявшим всякий смысл и силы жить. Порой кажется, что нагнетанием трагичности в сюжетах автор пытается вызвать в читателях одновременно чувство вины и благодарности Богу за свою спокойную, безбедную, размеренную жизнь по сравнению с той ужасной судьбой, о которой мы только что узнали в погоне за убегающим вперед словом, бешеным темпом повествования.