— А я и не собираюсь ничего доказывать, — равнодушно ответила она. — Я хочу, чтобы вы четко видели перспективу. Когда вокруг вашего имени поднимется волна, обязательно поинтересуются вашей деятельностью
— А если скандала не будет? — спросил он пересохшими губами. Все, что она говорила, было правдой. Заказчик прекрасно это осознавал. — Может так случиться, что ваша книга выйдет — и ничего не произойдет?
— Так не случится, это я вам гарантирую. У меня есть право научного руководства, двое моих учеников уже успешно защитились. И сейчас у меня есть адъюнкты. Они добросовестно читают все, что я им рекомендую. А уж прочитать книгу своего научного руководителя сам бог велел. Не один — так другой, кто-нибудь обязательно заметит то, что вы так старательно пытаетесь скрыть. Вот такая, Владимир Николаевич, пьеса из научной жизни.
— Вы меня шантажируете?
— Нет. — Она удивленно взмахнула ресницами и округлила глаза. — Нет, ни в коем случае.
— Чего же вы хотите? Зачем все это?
— Вы мне неприятны. — Она сказала это просто, как будто отвечала на вопрос «Который час?». — Я вас ненавижу за то, что вы меня обманули. Я хочу вас уничтожить.
— Анастасия Павловна, я прошу меня понять: погибла наша сотрудница, офицер, талантливый ученый. Вполне естественно, что я интересуюсь ходом следствия, тем более что я лично знал Ирину Сергеевну.
Настя внимательно слушала сидящего перед ней мужчину. Начинающий полнеть, чуть лысоватый, лицо хорошее, породистое, отметила она. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок, твердый рот. Под глазами синева. Пожалуй, Доценко погорячился, этот Павлов вполне достойно держится, да и внешность приятная. Похоже, он понял, что с Мишей взял неверный тон, и пришел исправлять впечатление.
— К сожалению, мне пока нечего вам сказать, Александр Евгеньевич. Могу утверждать определенно, что Филатову убили не из ревности и не из-за денег. Но это, увы, пока все, что мы знаем точно. Конечно, могут открыться и новые обстоятельства. Тогда мы вернемся к этим версиям.
— Я боюсь показаться вам надоедливым, но… Вы позволите мне приходить к вам, узнавать, как идут дела? Вы ведь знаете, — он пристально посмотрел Насте в глаза, — я любил Ирину. Очень любил. Я был готов пойти на развод, но она и слышать не хотела, говорила, что все равно негде будет жить.
— Александр Евгеньевич, — дружелюбно улыбнулась Настя, — вы много лет знали Ирину Сергеевну. Расскажите мне про нее. Вы же понимаете, нам важна каждая мелочь, каждая деталь.
— Что вам рассказать? — вздохнул Павлов. — Ирочка была… Да разве это расскажешь? Чудесная, очаровательная, нежная… — Было видно, что он не на шутку разволновался, руки задрожали, кадык дернулся над узлом галстука. — Не могу, простите.
Он поднялся. Взглянул на часы. Вымученно улыбнулся Насте.
— Давайте заключим с вами маленькую сделку, Анастасия Павловна. Вы мне разрешите приходить и спрашивать про ход расследования, а я за это буду рассказывать вам про Ирочку. Договорились?
— Хорошо. Приходите, буду с нетерпением ждать ваших рассказов.
Почти столкнувшись с Павловым в дверях, к Насте влетел разъяренный Гордеев.
— Знаешь, где сейчас Шумилин? В клинике неврозов. Ковалев, конечно же, побежал к своему дружку и все рассказал. А Виноградов даже ничего выяснять не стал, видно, знает отлично, какая сволочь его родственничек и чего от него можно ожидать. Запихнул в психушку от греха подальше, чтобы мы его не достали.
— Интересно, а Ковалев об этом знает? Ситуация-то пикантная. Виноградов, с одной стороны, друг, а с другой — укрывает насильника его же родной дочери. По сути одно то, что парень согласился на госпитализацию, в глазах Ковалева должно быть признанием в том, что он виновен.
— Верно, — согласился Гордеев. — Виноградов должен бы, по идее, скрывать это от Ковалева.