Status in statu (Государство в государстве) (СИ)

Пока они ехали, Бенди и Жук, под равномерный стук колёс рассказали Ване про свои незаметно пролетевшие жизни. Они даже не ложились спать (да и некуда было: всё пространство забито дремлющим народом). В эти незабываемые часы и минуты им даже казалось, что они каким-то загадочным образом ощущают тайну бытия, которой мы, вольные люди, просто не видим за повседневными заботами. А в таких условиях чувства обостряются до такого предела, что простые зеки начинают понимать: что и почему, и, главное, для чего. Но изменить-то ничего невозможно. Человек даже с жизнью своей расстаться не может, даже если он этого сильно хочет. Придётся идти весь предстоящий путь до конца.

Вот и приехали в Омск, который теперь станет их новым и, как они надеялись, гостеприимным домом.

Местный конвой, в отличие от челябинского, сразу начал орать по-сумасшедшему. И даже конвойные-то были очень похожи на своих неумолкающих собак. В глазах – пустота, никаких человеческих эмоций. Всё как у хорошо дрессированных собак: есть, спать, работать и рвать этих проклятых зеков.

Интересно, а какие они дома, в быту, со своей семьёй?! Такая нервная работёнка ведь много сил отнимает. Но у каждого – свой крест. Кому-то, может быть, даже нравится гавкать по-собачьи всю свою жизнь. Да, поменяться с ними местами Ваня не согласился бы ни за какие деньги. Он нёс на горбу свой крест, а чужих ему не надо.

В воронке кто-то попытался заговорить, но резкий голос, не терпящий возражений, оборвал попытку разговора.

– Хоть одна мразь закурит или заговорит, на тюрьме вспотеет! Поняли?

Молчание стало ответом на этот вопрос. Всё понятно, куда приехали. Плохо придётся тому, у кого завышена самооценка. Он может сразу нарваться на гранату. А может, эти вертухаи специально провоцировали народ, чтобы сразу выявить непокорных и принять свои меры? У омских конвойных в глазах полыхал резкий огонёк садизма. А может это только какое-то врождённое свойство? И Ваня подумал, что не могут же все быть садистами. Он ещё верил, что везде есть люди. Надо только уметь их найти и разглядеть в лающей толпе неизлечимых садистов.

Обличье тюрьмы – это холодный и презрительный оскал Мёртвого дома, ненавидящего всё живое и независимое. Ваня сразу вспомнил, что слова Ад и Администрация – одного корня. Человеку, замурованному в тюремных стенах, даже собственная жизнь кажется такой никчёмной, как будто бы он сам уже, как личность, не существует, а что-то другое, похожее на живой труп, пока ещё движется и совершает какие-то бессмысленные действия.

Ваня утешал себя тем, что срок у него – небольшой. А вот тем, кто приезжал в омское чистилище с большими сроками, первое время было вообще невыносимо. Сразу начиналось интенсивное «лечение души». А как у нас заблудшие души лечатся? – через болезни, через скорби, через страдание и смерть.

Было совершенно неважно, сколько пациенту лет, и какая у него болезнь. Всех новоприбывших лечили одними и теми же хорошо апробированными средствами. Ване сразу стало жалко и всех вокруг и самого себя.

А вокруг – непрерывные истошные крики вертухаев. И какие-то чужие, потерянные и побледневшие лица этапников. В такой бешеной обстановке человек теряет самого себя и рад есть, спать и работать, не вдаваясь ни в какую полемику и ни в какие рассуждения (тем более о каких-то «правах человека»). Всё настолько строго, что осужденный начинает чувствовать всю тяжесть земного бытия и всю ответственность перед позволяющим ему пока жить Государством. «Не хотел нормально жить, получи Это, перевоспитывайся и, если наш урок дойдёт до тебя, живи дальше».

Тем и уникальна наша Страна, что она буквально переполнена такими уникальными местами, как омская каторга!

Но… каждому – своё, и винить в своих бедах искренне можно только самого себя. Нужно просто самому стереть свою Личность изнутри, чтобы было не так болезненно, когда другие будут выдирать её с мясом. А они будут это делать. У них – свои правила игры, и новоприбывшим этапникам придётся играть в их игру.

Начался обыск. Всех зеков разбили на кучи и развели по превраткам. Перед шмоном каждому приходилось ожидать своей очереди лицом к стене и смотреть только в пол. Смотреть на то, что творится вокруг, было нельзя: стой, терпи, жди. Всех разводили по разным комнатам и отсекам, и там предлагалось добровольно сдать всё запрещённое: телефоны, сим-карты, деньги, золото, мойки и наркотики. Опер сразу вкрадчивым голосом приступил к вербовке:

– Скажи, может, кто везёт что запретное. Это тебе зачтётся в дальнейшем. И в любом лагере мы замолвим за тебя словечко.

Ваня был в шоке от такой «воспитательной» деятельности сотрудников.

– У меня ничего нет, и у других ничего не видел.

– А ты не торопись. Подумай.

– О чём думать? Нет, и всё.

– Ну, смотри, как бы пожалеть не пришлось.

Возможно, Ваня не внушал этому оперу доверия (скорее всего, эти ретивые служаки так тщательно «работали» со всеми этапникам). Ваню обыскивали минут 30, заглянув в каждый шов, переворошив всё. Внимательно прочитали каждое письмо, как будто он не простой уголовник, а опасный для мира на земле террорист.