Status in statu (Государство в государстве) (СИ)

Вертухаи старательно создавали видимость тщательной работы, потому что сам Начальник О.Б. присутствовал на обыске. Он со значительным выражением лица дефилировал от одной кучи к другой, рассматривал все группы и что-то записывал в свой блокнот.

К каждому этапнику подходили с самой полной серьёзностью: тщательный допрос, в том числе о всех тонкостях личной жизни, даже самых интимных.

Одного «обиженного» начали всячески оскорблять и унижать (хотя куда уж дальше-то?).

– Ты чё, лошадь дырявая? Давай, шевели быстрей своей жопой! – и начали орать на него и подпинывать со всех сторон.

«Обиженный», который вначале выглядел немного как бы замороженным, вдруг выскочил из комнаты обысков на коридор, разбил стекло в двери, схватил осколок и решительно вскрыл себе вены (Это была первая кровь, пролитая новоприбывшим этапом на «семёрке»). На него набросились со всех сторон сотрудники (тоже бюджетники, как врачи и педагоги), моментально скрутили, надели на окровавленные руки наручники и утащили в неизвестном направлении, чтобы не останавливать и не нарушать в целом весьма благопристойный процесс всеобщего шмона.

Ване, наблюдавшему исподтишка за этой кровопролитной сценой, стало почему-то, как следовало ожидать, не страшно, а грустно и… смешно. У Вани это был уже не первый опыт приезда в новую колонию. В каждой зоне были свои спец.эффекты. а тут особый режим, всё более чем серьёзно. У администраций всех колоний всегда есть чётко продуманный план, как сломить волю арестанта. Каждый зек должен дышать в унисон со всей колонией, и вообще дышать только тогда, когда будет позволено высоким начальством. И здесь тоже с первых же шагов начали запугивать этапников, вгонять их в ужас, принуждать их трепетать перед вертухаями, всесильными представителями российских властей.

В общем, Ваня, по своей неискоренимой привычке, начал юморить над всем происходящим. Но это очень не понравилось и Начальнику О.Б., и остальным сотрудникам. Его сразу взяли на заметку, то есть на карандаш. Но Ваня – возможно, и от нервного перенапряжения, – не унимался, и когда его обыскивали, начал зло подшучивать над происходящим «священнодейством».

Когда его вещи, которые ему собирала жена и тратила на это честно заработанные деньги, растоптали в пыли и грязи, а некоторые, под предлогом тщательного обыска, разорвали в клочья, Ваня не стал их собирать, а развернулся и пошёл…

– Стоять! Собирай свои тряпки! – истерически заорал один из ОБешников.

– Забери их себе. Их же тебе выслали мои родные, чтобы ты здесь разорвал их.

– Ты, чё, мразь, будешь мне указывать, как мне вас, гадов, шмонать?! – в бешеных глазах ОБешника полыхала какая-то просто нечеловеческая ненависть…

Но подошёл начальник О.Б. и потушил назревающий конфликт, обратившись к Ивану:

– Спокойно, осужденный! Собирайте вещи и переходите в другую клетку.

Откуда-то издалека, через две комнаты, из конца затемнённого коридора доносились истошные вопли:

– Разрешите! Разрешите! Разрешите!

Ваня ничего не мог понять, что там происходит, и почему там с таким надрывом кричат эту бессмыслицу зеки. Крики не прекращались. Ваню оставили последним, и когда его вывели из решётки, и он проходил через комнату обысков, он, уже почти равнодушно, смотрел на царящий там хаос, на кучи чая и сигарет, на разорванные вещи и бумаги, шнурки, стельки, какие-то измочаленные шапки, скомканные пакеты, и всё ближе какой-то дикий всеобщий кипиш и крики:

– Разрешите! Разрешите!

Глотки хрипли, скрипели, но продолжали надрываться (может быть, кто-то надеялся, что эти вопли услышат даже и за высокими кремлёвскими стенами?).

Когда Ваня, наконец, вышел на длинный коридор, его глазам предстало просто отвратительное зрелище: весь этап, раздетый до трусов и выстроенный в шеренгу, приседал, прикладывая к своим головам тыльной стороной кисти рук с растопыренными пальцами, изображая таким образом оленьи рога, и неистово орал:

– Разрешите! Разрешите!

Потом, по команде, все вставали, руки по швам (в данном случае, трусов), и опять кричали:

– Разрешите! Разрешите!

А вокруг вертелись вертухаи и злобно с полной оттяжкой, пинали уже еле державшихся на ногах этапников.

– Громче, сучки!

Ваню резко ударили под дых. Он сразу оказался в позиции «корпус девяносто» – согнувшись пополам, сумка на спине, руки скручены сзади. Мимо дёргающегося у стены строя этапников, орущих хором своё: «Разрешите», Ваню проволокли за строй, но не поставили с остальными, а провели чуть дальше, в комнату О.Б. (отдела безопасности). У Вани руки стянуты за спиной, глаза видят только пол.

Когда в комнате О.Б. его подняли, то он увидел разложенный на полу матрас, в углу стул и стол, на котором в наполеоновской позе, сложив руки на груди, восседал сам начальник О.Б. (в данном случае – вершитель судеб и жизней человеческих. Кстати, уполномоченный на это самим Государством).

– Ну чё, мразь, тебе там было смешно?

Ваня сразу понял, что сейчас с ним расквитаются за его, впрочем, весьма невинный юмор.

– Да нет… – только успел выговорить наш юморист.