Статьи и рассказы

Однажды мой коллега, видный украинский националист (его демонстративная безнаказанная фронда даже вызывала подозрение, не является ли он агентом КГБ) подарил мне две старых палестинских марки с изображением Теодора Герцля и ксерокопию двух страниц из книги стихов Жаботинского. Это тоже могло вызвать подозрение, потому что доступ к копировальным машинам в Советском Союзе был крайне ограничен. Стихотворение "Мадригал", посвящённое жене, было напечатано с ятями и твёрдыми знаками в конце слова. Коллега категорически отказался показать мне первоисточник.

– Подякуйте мэнэ за подарунок и нэ задавайтэ запытань, – сказал он. – Поблагодарите меня за подарок и не задавайте вопросов.

Я не задавал. Стихотворение я читал не только друзьям, но даже не очень знакомым, правда, в таких случаях не называя фамилии автора. Прочту и вам, надеясь на то, что память мне не изменила:

"Стихи – другим", вы мне сказали раз,
"а для меня и вдохновенье немо?"
Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,
И каждый лист в ней говорит о вас.
Когда-нибудь – за миг до той зари,
Когда Господь пришлет за мной коляску,
И я на лбу почую божью ласку
И зов в ушах – "Я жду тебя, умри", –
Я допишу, за час до переправы,
Поэмы той последние октавы.
В ней много будет глав. Иной главы
Вам мрачными покажутся страницы:
Глухая ночь, без звезд, – одне зарницы…
Но каждая зарница – это вы.
И будет там страница – вся в сирени,
вся в трепете предутренней травы,
в игре лучей с росой: но свет, и тени,
и каждая росинка – это вы.
И будет там вся боль моих страданий,
все родины, все десять языков,
шуршание знамен и женских тканей,
блеск эполет и грязь тюремной рвани,
народный плеск и гомон кабаков:
мой псевдоним и жизнь моя – качели…
Но не забудь: куда б ни залетели,
Качелям путь – вокруг одной черты;
И ось моих метаний – вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка.
Играл на ней то звонко я то хрипко, –
и гимн, и джаз; играл у алтарей,
и по дворам, и просто так без толку…
Но струны все мне свил Господь из шелку
Твоих русалочьих кудрей.

В ту пору, очарованный этими стихами, я не понимал некоторых образов. Я не знал, что "блеск эполет" – это знаки отличия Жаботинского, лейтенанта английской армии, что "грязь тюремной рвани" – это о времени, когда он томился в тюрьме в Палестине, обвинённый в руководстве самообороной евреев против арабского бандитизма, что "качели" – это итальянское слово альталена, которое Жаботинский избрал своим псевдонимом. Я и сейчас, зная так много о Жаботинском, не имею представления, когда написано это стихотворение.

Первые месяцы в Израиле. Центр абсорбции. Ульпан. Надо учить иврит. А я, грешный, дорвался до русской литературы, которой был лишен в Совдепии. Вот тогда я впервые прочитал романы и рассказы Зеэва (Владимира) Жаботинского. Иврит пришёл позже. Даже старым бейтаровцам, истинным старым последователям Жаботинского, а не тем, кто делает карьеру и творит нечистоплотные делишки под прикрытием "Ликуда", не имея ни малейшего представления о ревизионизме и основателе этого движения, на иврите я прочитал лекцию о Жаботинском. Не знающим русского языка я пытался рассказать о месте замечательного писателя и поэта в русской литературе, о том, что можно перевести на иврит прозу Жаботинского, но как перевести "вся в трепете предутренней травы"?

Жаботинский. С этим именем в жизни нашей семьи связано всё положительное.

Нередко приходилось слышать о конфликтах квартиросъёмщиков со своими хозяевами. В начале нашего олимовского существования мы сняли квартиру на улице Жаботинского в Рамат-Гане. Хозяином нашим был славный иракский еврей, оказывавший нам всяческое содействие.