Статьи и рассказы

Искать себе не будем идеалов
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала,
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью…

С каждой строфой лицо товарища Калиниченко всё более походило на светофор – то бледнело до смертельного состояния, то наливалось кровью, как перед апоплексией.

Пишите же. Здесь на столе готово
Достаточно бумаги и чернил.
Пишите же, не то, даю вам слово,
Чрез полчаса мы изо всех вас сил…

Ни у кого не могло быть сомнения о том, что речь идёт о допросе в КГБ. И дальше вся картина была сугубо советской.

И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Я допущу: успехи наши быстры,
Но где у нас министр демагог?
………………………………………
Быть может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет и не бывало.

Я читал явную крамолу, явную антисоветчину. Я наслаждался состоянием товарища Калиниченко

И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов доставлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил?..

Калиниченко не дурак. Он понимал, что в его присутствии я не посмею читать подпольную поэзию, которая приводит в восторг всю аудиторию. Но ведь, с другой стороны, такие антисоветские стихи не могут быть опубликованы.

Я закончил читать. Аудитория, приведенная в восторг явной крамолой, аплодировала, забыв о присутствии товарища Калиниченко. Посыпались вопросы. Что это? Кто автор? Я старательно уходил от ответа.

За столом появился председатель счётной комиссии и огласил список избранных в партбюро. Закончилось отчётно-выборное партсобрание.

Я не удивился тому, что Калиниченко так и не узнал названия и автора поэмы. Меня поразило, что ни один из врачей-коммунистов нашего больничного объединения не знал поэмы графа Алексея Константиновича Толстого "Сон Попова", написанной в 1868 году. Вот она классика! Современна через сто с лишним лет!

В тот вечер закончились самые нелепые, самые лживые четырнадцать месяцев моей жизни. В досье И.Л. Дегена в КГБ появилась очередная запись о моём нелояльном отношении к советской власти. Не знаю, кто донёс – товарищ Калиниченко, или это была деятельность больничных стукачей.

Приобщение

В ту пору я ещё верил в случайности. Следовательно, совершенно случайно я зачем-то вытащил том Горького, хотя даже "Клима Самгина" читал за много лет до этого, а "Девушку и смерть" знал (и знаю) наизусть. "Мать" и всё прочее, как вы понимаете, перечитывать не собирался. Итак, я вытащил том Горького и тут же наткнулся на удивившую меня статью о каком-то еврейском поэте Хаиме Бялике, поэма которого "Сказание о погроме" – одна из вершин мировой поэзии. "Для меня Бялик, писал Горький, – великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа, он – точно Исайя, пророк наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов".

Огорчению моему не было предела. Шутка ли! Отбросив даже намёки на скромность, я считал себя знатоком мировой поэзии. О русской поэзии я даже не говорю. Одни и те же стихи немецких, испанских, итальянских, английских, французских поэтов я не просто читал, а сопоставлял переводы, сделанные разными авторами.

Я хвастался тем, что знаком с поэзией персидской, латиноамериканской, турецкой, филиппинской, даже с японскими танками. "Витязь в тигровой шкуре", "Джангар", "Калевала".

И вдруг я, еврей, впервые услышал о существовании еврейского поэта, да ещё создавшего поэму, являющуюся одной из вершин поэзии.

В каталоге библиотеки, которой я пользовался, имени Бялика не было. Но в этой библиотеке, одной из самых больших и самых престижных в Киеве, был закрытый отдел, проникнуть в который можно было, только имея особый пропуск. Надо ли говорить, что мне КГБ такой пропуск не обеспечил. И, хотя у меня не было пропуска, но нелегальный доступ всё-таки был. Отделом заведовала моя благодарная пациентка. Именно к ней я обратился:

– Марта Васильевна, дайте мне, пожалуйста, Бялика, – сказал я ей таким тоном, словно с этим самым Бяликом я был, по меньшей мере, знаком лично.

Марта Васильевна съёжилась, явно раздумывая, дать или отказать. Затем она скрылась в недрах своего отдела и вышла ко мне с солидной книжкой в руках. Судя по внешнему виду, эту книгу никто не читал. Она была словно только что из типографии.

– На одну ночь. Завтра по пути на работу мы встретимся, и вы вернёте мне книгу.

– Спасибо. Договорились.