«С сими блаженными силами, — молится далее священник, — Владыко Человеколюбче, и мы вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый».
Церковь восходит на высоту высших созерцаний и славословий. Церковь хвалит Нераздельную и Вечную Троицу. Человек, как ангел, готов в это время закрыть глаза, и если бы имел крылья, то закрыл бы ими лицо свое.
Она, литургия, есть поистине небо на земле. И уходя из храма, «видевши свет истинный, приявши Духа Небесного», человек уже не тот, каким он был час назад. Из храма нельзя уйти таким же, каким ты в него входил. Ты уходишь всегда другим, и дай Бог, чтоб лучшим, а не худшим.
Мы не одиноки — вот истинная правда. Мы лишь ощущаем себя одинокими и брошенными по мере сердечной черствости и пренебрежения к главному. Эта беда требует преодоления.
Если мы перестанем молиться, ангелы никогда не перестанут. Если мы зеваем на службе и пропускаем ее мимо ушей, чистые духи не пропускают ни одного слова и слога, но дышат молитвой и благодарением. Наши храмы для них — вожделенные места паломничеств, где славится имя Божие и слышен Его голос. Ощутить эту небесную жизнь, эту иную реальность человеку столь же возможно, сколь и необходимо. Будущий мир не есть мир телесных наслаждений, но мир молитвы и радости в Духе Святом. Приготовление к вечной и блаженной жизни есть, поэтому, уподобление ангелам через привитие к сердцу способности к небесным ощущениям. Это отрыв сердца от земли ради неба, по сказанному: «Горе имеем сердца!» До чего красив этот краткий клич!
Что же делать после всего сказанного? Ждать с нетерпением ближайшего воскресного дня или уже сегодня бежать туда, где слышан возглас: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа!» Бежать туда, где возносится Бескровная Жертва о грехах наших и всего мира, о всех и за вся.
Бежать туда, где вместе с людьми «Свят, свят, свят» поют жители иного мира.
И, без сомнения, в каждом храме участников молитвы, как минимум, вдвое больше, чем это видно глазу. Ведь рядом с каждым видимым земному взору молитвенником стоит незримо ангел-хранитель, радующийся о своем подопечном и вместе с ним хвалящий общего Владыку ангелов и ч ел о веко в.
Не то… (29 июня 2011г.)
Едет грузовик по шоссе, везет зерно. Трепещет от скорости и от встречного ветра плохо прикрепленный брезент. Тонкими струйками с боков сыплются на дорогу зерна. Едешь сзади и думаешь: «Нехорошо. Неправильно. Не так надо». Потом обгонишь грузовик и успокоишься. С глаз долой — из сердца вон.
Дождь в городе прошел. Лужи кругом. И посреди этих луж — люди в ярких жилетках асфальт кладут. Прямо в лужи! Вычерпают воду из ямки совковой лопатой и — бух! Кладут в мокрое углубление горячую, дымящуюся, похожую на черную икру асфальтную кашу. У них приказ и разнарядка. Они не нанимались от неба погоды ждать. Раскрошатся эти латки — новые кинут. И снова думает проезжающий мимо человек: «Нехорошо. Неправильно. Не так надо».
И так проходит вся жизнь. Мы тратим деньги и вещи, силы и слова, энергию и время не так, не в ту степь, неправильно. То сеем в воду, то строим на песке, то пашем на асфальте. Мы поступаем так все, а не только те, кому приказали класть асфальт в лужу или везти зерно в дырявом кузове.
Князь Мышкин, только приехав в Россию, за пару дней накопил много свежих впечатлений. И вот он делится ими с Рогожиным. Он рассказывает, как беседовал в вагоне поезда о вере в Бога с одним известным и хорошо воспитанным человеком:
«Он человек действительно очень ученый, и я обрадовался, что с настоящим ученым буду говорить. В Бога он не верует. Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то говорит. И прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, все мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду кажется, что про то. Я это ему тогда же и высказал, но, должно быть, неясно или не умел выразить, потому что он ничего не понял.» (Достоевский Ф. М. Идиот. Ч. 2. Гл. 4).
Мышкин не смог, да и мы не сможем, хотя попытаться стоит. А если и сможем, то «хорошо воспитанный, но неверующий в Бога» человек все равно рискует ничего не понять. И все, быть может, оттого, что частное и мелкое пробралось на место главного. Громадное измельчало, а мелкое разрослось в размерах. Все блохи подкованы, но во всех величественных соборах человеку пусто и скучно. Походит, позевает, пофотографирует и — долой на воздух, в ближайшее кафе поесть мороженого.
Жизнь наша — о горе! — это периферийные споры, шум о мелочах, размен на частности. И большинству, похоже, это нравится. Люди думают, что ныряют вглубь, как искатели жемчуга, а сами лишь голову в воду опускают. Притом закрыв глаза и оставив мягкое место плавать поплавком над поверхностью воды. Ну точно так, как ныряют на мелкоте не умеющие плавать дети и женщины. Потом «выныривают», фыркают, отплевываются и делают вид, что побывали на глубине. Им самим так кажется. Но это все не то, не так, не в ту степь.