Статьи и проповеди. Часть 12 (19.08.2016 - 01.03.2017)

О. Андрей Ткачёв — Я считаю, что отец Спиридон в данном случае был в очередной раз надломлен обстоятельствами своей жизни. Он несколько раз ломался, но ломался не так, чтобы совсем поломаться и ничего не делать. Но у него были серьезные переломы, например, во время миссии. Когда он миссионерствовал среди бурят, то однажды он понял, что он никого не крестил, только говорил о Христе. Т.е. он перестал вести людей к христианству, он просто с ними разговаривал. Там тогда ламы были просто адские, и они сказали ему: ваши Евангелия — это чистая слеза, и ваш Христос — это самый красивый и лучший человек в мире, и мы преклоняемся перед вашим учением, вашим Христом. Но пока вы сюда не пришли к нам — вы, европейцы; вы, христиане — мы не запирали своих дверей, у нас никто не воровал, а теперь появились воры. Наши мужчины не пили, а теперь начали пить. Наши женщины не изменяли мужьям, а теперь начали изменять. Почему так? Вы пришли к нам со святым Евангелием, которое красивей всего на свете, но за вашей спиной, на ваших плечах к нам пришли какие-то странные грехи, которых у нас не было. И он, все это выслушав, принял очень близко к сердцу. Как любого из нас на его месте, это его оскорбило очень сильно. И он прекратил Евангелизировать население, среди которого миссионерствовал, стал только молиться за них. И очень осторожно свернул свою деятельность.

Потом у него был очень серьезный перелом во время Первой мировой войны. Он увидал кресты на самолетах, немецкие самолёты были украшены крестами. И он, когда видел крест и бомбы вместе — испытал жуткое потрясение. Потом был на каторге, жил среди людей, был священником каторжан. И несколько раз в жизни, сталкиваясь с адом внутри человека, каждый раз из этого выносил болезненный опыт массовой неисцелимости и больших перекосов в жизни и в христианской цивилизации. Потом отец Спиридон пытался заниматься рабочим движением. Ходил к рабочим, пытался воспрепятствовать революции, т.е. хотел, чтобы рабочие начали молиться, читать Евангелие и жить по — христиански. Но и здесь была неудача, потому что рабочие массово ушли в социализм. Таким образом, отец Спиридон очень много в своей жизни пережил жутких переломов, которые каждый раз меняли его мировоззрение.

Я, безусловно, с уважением отношусь к этому человеку. Я считаю, что XIX век был невыносимо сложен. И начало XX века было в духовном плане гораздо сложнее, чем сегодня. Т.е. степень безбожия людей была более высокой. Люди были агрессивны, безбожны. Они были уверены, что пар, электричество, наука, медицина, дадут нам сейчас близкий рай. Т.е. не нужна никакая вера, веру, как хлам надо выбросить за борт. Люди были готовы убивать священников за то, что те мешают прогрессу. В начале XX века было гораздо тяжелее, чем сейчас. Сейчас намного легче, потому что атеизм доказал свою несостоятельность. Наука доказала свою ограниченность. Цивилизация доказала свою половинчатость, т.е. счастья мы от неё не ждем. Мы ждём от неё каких-то дополнительных удобств, но никак не счастья. И поэтому мы сейчас поумнели, понимаем, что всё равно вера нужна, молитва нужна, покаяние нужно, духовные знания нужны. Независимо от того, летаешь ли ты на самолёте — всё равно нужно покаяние, молитва, духовные знания, а в XIX веке так не считали. Поэтому такие люди, как отец Спиридон, они, что называется, попадали под трактор, под каток, их просто перемалывала наступающая эпоха безбожья. Те, которым все равно, не сильно переживали, а те, которые переживали — попадали под гусеничный трактор. Их просто пережевывала эпоха. Эпоха, придумавшая подводные лодки, хлорные газы, аэропланы, пушки, пулеметы — чтобы убивать друг друга, чтоб достигать своих целей.

Конечно, он был неправ в отношении воинского долга, государства, армии. Исходя из исторического анализа происшедшего, мы понимаем, что государственное тело должно быть мускулистым, т.е. дистрофик в качестве такого тела никому не страшен и не интересен. Если у этого дистрофика бьется святое сердце, то это сердце вырвут из его тела, потому что он не сможет защититься. Нужна крепкая государственность и, соответственно, армия, этот непременный атрибут крепкой государственности. Армия — это место закалки и преодоления себя, патриотизма и братской дружбы, и прочих навыков, которые необходимы для нормальной жизни. Поэтому по большому счету он был неправ, но судить его за это было нельзя, потому он был в жерле вулкана. А вулканом был тот самый XX век, о котором Мандельштам писал: век — волкодав. «Век мой, зверь мой кто сумеет заглянуть в твои зрачки?». Зрачки XX века были страшными.