Стать японцем

Однако за истекшие пару с половиной столетий Европа проделала громадный путь. Набрав военной, научно-технической и экономической мощи, люди с «цивилизованного» (не путать с «диким») Запада существенно прибавили в высокомерии и потеряли в человечности. Японские мужчины казались им тщедушными и лживыми, женщины — развратными. Местные японские порядки и обыкновения огульно объявлялись «варварскими». Японцам попросту отказывали в праве на существование. С неподражаемой безответственностью герой рассказа Оскара Уайльда «The Decay of Lying» (1891) утверждал: «И вот теперь, можете ли вы вообще представить, что японцы — такими, какими они явлены нам в их искусстве — вообще существуют? Если вы ответите “да”, то вы ничего не понимаете в японском искусстве... Нет такой страны, нет такого народа».

Уничижительные оценки европейцев относительно японцев выносились даже, казалось бы, самыми доброжелательными и не такими парадоксальными (как Оскар Уайльд) людьми. В лучшем случае они с отцовской нежностью аттестовали японцев как детей, т. е. как недорослей, которым еще только предстоит стать людьми «настоящими», взрослыми. Вот как в конце XIX в. русский путешественник Д. И. Шрейдер описывал японскую трапезу: «Когда я смотрел на это малорослое общество, — японцы отличаются крайне невысоким ростом, — на эту массу микроскопических чашек, флаконов, блюдечек, чайников, и наконец, на эти микроскопические блюда, годные, каждое в отдельности, разве только для лилипутов и грудных детей, — то мне как-то невольно казалось, что я попал в общество взрослых детей, играющих в маленькое хозяйство и употребляющих пищу больше для забавы и развлечения, чем для утоления голода»³.

Д. И. Шрейдеру вторил ботаник А. Н. Краснов, дважды побывавший в Японии в 90-х годах XIX в.: «Если есть на свете царство лилипутов, то это, конечно, остров Киу-Сиу [Кюсю] в Японии. При среднем росте жителя Киу-Сиу, едва хватающего по плечи обыкновенной высоты европейцу, решительно вся его обстановка согласована с этими миниатюрными размерами. Вы въезжаете в улицы, чистенькие, шоссированные, но настолько узкие, что на них не разъедутся два европейских экипажа... [Эта узость] согласуется с величиною зданий — хотя и 2-х-этажных, но столь маленьких, что они кажутся одноэтажными»⁴.

Несмотря на свою общую доброжелательность по отношению к японцам русские наблюдатели мыслили в полном соответствии с научно-расистскими представлениями того времени. Еще в середине XIX в. французский врач и эмбриолог Этьенн Серре (1786—1868) выдвинул получившую широкое признание теорию, согласно которой развитие рас проходит те же этапы, что и развитие человека. Белая раса уже прошла детскую и подростковую стадии, а все другие расы и относящиеся к ним «примитивные» народы по своим умственным, психологическим и эмоциональным характеристикам находятся в возрасте младенцев, детей, подростков. Серре не писал о японцах специально, но множество западных экспертов — сознательно или бессознательно — находили подтверждения этой теории с точки зрения физического развития именно японцев.

Европейцы почти никогда не характеризовали японское мужское тело как «сильное» и «мускулистое». Если кто-то в Японии и обладал «развитым» телом, то это были только статуи охранителей буддизма Нио, выставленные перед храмами. Лафкадио Хёрн (1850—1904, принял японское имя Коидзуми Якумо), один из немногих и, одновременно, самых ревностных европейских почитателей всего японского, писал об их «устрашающе-мускулистых» телах⁵. И только тела презренных рикш соответствовали европейским представлениям о телесной красоте. Вот как отзывалось о них российское справочное издание: «Почти совершенно обнаженные кули, превосходно сложенные, с мускулистыми крепкими бронзовыми телами, стоят возле своих “курума”, пролеток, и, держа шляпу в руках, вежливо, в самой утонченной форме, предлагают вам свои услуги, как только вы выйдете на улицу»⁶. Но рикши — это рикши, и какому образованному японцу пришло бы в голову считать презренного рикшу за образец?

Вслед за европейцами сами японцы тоже стали считать свою страну отсталой, они осуждали свое прошлое и настоящее, считали, что им нечем гордиться. Совсем недавно христианство считалось злейшим врагом, но теперь даже в элите находились люди, которые принимали крещение. Кризис идентичности имел всеобъемлющий характер и осознавался не только как культурно-политический или научно-технический, но и как телесный. Безоговорочно веря оценкам европейцев, японцы тоже стали считать себя «некрасивыми» и хилыми, они полагали, что многие проблемы страны обусловлены телесной немощью ее обитателей. При сравнительном взгляде на тщедушного японского солдатика и бравого европейского моряка их сердца наполнялись унынием. Если при прежних контактах времен Токугава суждения европейцев относительно японцев и их обычаев не принимались в расчет, то теперь мнения европейцев вызывали немедленную реакцию, призванную исправить «недостатки» и подкорректировать имидж.