Столкновение с западной цивилизацией и культурой породили в японцах глубочайший комплекс неполноценности. Совсем недавно они считали свою страну абсолютно самодостаточной и полагали, что ей незачем и нечему учиться у «варварского» Запада, который сотрясают войны, мятежи и революции. Но теперь японцы стали говорить, что это
Япония испытывала унижение. Вопреки своим желаниям, она была вынуждена пойти на «открытие» страны, подписала ряд неравноправных договоров, ущемляющих ее суверенитет. Хотя эти договоры, лишавшие страну права самостоятельно устанавливать таможенные тарифы, имели минимальные экономические последствия (объем внешней торговли был крайне невелик), они имели колоссальный психологический эффект. Иностранцы также получили право на экстерриториальность и не подлежали «варварскому» местному суду, не брезговавшему пытками и казнью с помощью отпиливания головы. Иностранцев в стране насчитывалось ничтожно мало, преступлений они тоже совершали немного, но осознание того, что японский закон не властен даже над преступниками, было крайне унизительным.
Империалистический Запад считал Японию «азиатской», то есть заведомо отсталой страной. Поэтому западные державы проводили по отношению к Японии ту же самую «политику канонерок», что и в других странах Азии. В воображении европейских мыслителей и политиков Азия представлялась «спящим» архипелагом, который следовало поскорее «разбудить» для тех видов «цивилизованной» деятельности, которые считались тогда на Западе наиболее престижными (промышленность, торговля, война). В Японии же отсутствовали дымящие заводы, торговец (он же банкир или ростовщик) стоял на социальной лестнице ниже крестьянина и ремесленника, страна не воевала в течение двух с половиной веков и считала это благом. Но теперь приходилось пересматривать все привычные установки.
Не только страна Япония представлялась европейцам «отсталой», сами ее обитатели тоже казались им неполноценными. Это было расистское время, ни о какой «политкорректности» речь не шла. Изгнанные в свое время миссионеры относились к японцам намного доброжелательнее и терпимее, чем нынешние европейцы и американцы, которые твердили о «прогрессе».
Вспомним, что на первых европейцев (миссионеров XVI— XVII вв.), которые попали в Японию, ее обитатели производили весьма благоприятное впечатление. Они находили, что японцы — самый «культурный» народ на всем Востоке. Первый проповедник христианства католик (иезуит) Франциск Ксавье, находившийся в Японии в 1549—1551 гг., писал: «Судя по тем людям, которых мы встретили, я бы отметил, что японцы — наилучший народ, открытый [европейцами], и я не думаю, что кто-нибудь может сравняться с ними среди язычников»1. Другой миссионер, Алессандро Валиньяно, даже находил, что в некоторых отношениях японцы превосходят европейцев: «Люди там белокожи и культурны; даже простолюдины и крестьяне хорошо воспитанны и настолько вежливы, что создается впечатление, что они воспитывались при дворе. В этом отношении они превосходят не только другие народы Востока, но и европейцев. Они очень способны и сообразительны, а их дети быстро усваивают наши уроки и наставления. Они выучиваются читать и писать на нашем языке быстрее и легче, чем дети в Европе. Нижние классы не так грубы и темны, как в Европе; наоборот — в общем и целом они сметливы, хорошо воспитанны и учатся с легкостью»2. Суждения первых миссионеров относительно японцев были достаточно (или хотя бы в какой-то мере) сбалансированы. Единственная по-настоящему серьезная претензия, которую они предъявляли японцам, заключалась в том, что те не исповедуют спасительного христианства и пребывают в языческой мгле.