Старый дом под черепичной крышей

– Потом эта ворона посмотрела так на нас, посмотрела, да вдруг и говорит нам: «Милуетесь!? Любуетесь… Недолго осталось», потом вдруг открыла клюв, да как захохочет по-человечески, хлопнула крыльями, хвать моего мукомола и улетела. Я только слышу уже сверху Гришин голос: «Жди меня, Катюша!! Я обязательно вернусь!!». Так вот до сей поры и невозвращается, а голос его и слова последние в ушах так и стоят. Нет уж видно, не встретится нам с ним на этом свете.

– Что, и ни слуху, ни духу? А, Кать?

– Разные толки тогда по этому поводу были. Сорока говорила, что ворона была колдунья. Только вороной оборотилась. Ведь чародеям главное любовь на земле разрушить. Они того не понимают, что от этого она в душе ещё сильнее горит.

– А ворону эту потом видели?

– Нет, Дуня, никто не видел и не встречал. А я с тех пор так и жду. Унесли в небо, а откуда ждать и не знаю.

– А что тебе, Катюш, сердце говорит,… А? Сердце-то оно и подсказать может, чего люди ни глиняные, ни человеческие не знают.

Дуня была взволнована рассказом и потому хотела как-то помочь Катерине, но не знала чем и как? Она, то гладила Катеринины волосы, то пожимала ей руки, а затем, расчувствовавшись окончательно, стала целовать Катеринино лицо, волосы, плечи.

– Я глупая,… глупая,… самонадеянная девчонка. Что я тебе наговорила?! Да меня убить за это мало, Катенька… Я не знаю, что тебе сказать…

– Не кори себя, милая,… не надо. Я сама к тому дала повод. А сердце всегда одно говорит: «Жди» и ни слова больше. Сердце – оно на слова скупое. Это наш язык может наговорить воз и маленькую тележку, только ему веры в этом большой нет. Я уж это знаю. То он успокаивает меня – «терпи и всё будет хорошо», то наоборот – «и не жди даже, оттуда не возвращаются», или того хуже – «В той стороне и получше тебя найдутся»… Я и сама понимаю – двадцать лет минуло. Я теперь о своём счастье, Дуня, и не мечтаю, мне бы на чужое счастье посмотреть и ему порадоваться. Хочу, чтобы и у вас с Васей, как у меня с Гришей было, чтоб всё взаимно и при полной сердечности.

– Не говори мне о нём! вспыхнула Дуня. – Слышать не могу, ненавистен он мне.

– Если ненавистен, это хорошо…

– Чего ж хорошего?

– Любовь, Дуняш, и ненависть в этом деле бок о бок ходят. Иногда и сама не разберёшь, кто из них кто? И чего больше? винегрет какой-то. То охватит жаром – думаешь, что это любовь, а то вдруг окатит как из ушата холодной водой и жизнь становится не мила, так бы в омут головой и бросилась.

– Я понимаю тебя, Катюш. Иногда за Васины выходки готова со стыда под землю провалиться, или даже убить его готова, а чуть время пройдёт, раздумаешься и жалко его становится и уже ревёшь как дура, и непонятно, кого жалеешь: то ли себя, то ли его непутёвого, а потом такое подплывает, вроде как лучше его и нет. Помнишь, когда он с этими дурёхами перед синевлаской выплясывал – я чуть со стыда за него не сгорела. Вроде как это не он, а я перед «добрячком» и Барби кручусь…

– Это и есть, Дуня, любовь. Любовь – это не за что-то? Если сама себе говоришь, что люблю за то-то и то-то, то это и не любовь совсем, а бизнес. Любить – значит любить ни за что? Любить, значит поступать вопреки здравому смыслу и рассудку, жить на чувстве. К этому ощущению даже и вопроса поставить нельзя. Любишь и всё, а какой он: хромой, кривой или как в твоём случае – непутёвый, то уже и значения никакого не имеет.

– Ты права, Катя. Говоришь – будто душу мою как книгу открыла и читаешь.

– Это я не твою душу читаю, это я свою, истрёпанную за годы, книжку какой раз перелистываю и перечитываю.

После этих слов они уже не говорили, а сидели молча, обнявшись и вглядываясь то ли в своё сердце, то ли в свинцовую темноту ящика, и было слышно, как трепетно стучат их глиняные сердца. А потом Дуня незаметно уснула и ей, вдруг привиделось – стоит на берегу реки Катерина, а с ней рядом такой красивый, элегантно одетый мужчина, и этак ласково смотрит на Катерину, и Дуня догадалась, что это и есть тот самый мукомол, о котором ей говорила Катя. «Какие они красивые и совсем ещё не старые» – подумала Дуня, и ей стало от этой мысли хорошо-хорошо. И вдруг она смотрит, а от реки поднимается ещё человек в красной рубашке навыпуск, в синих штанах и хромовых, до блеска начищенных сапогах, и под мышкой гармошку держит. Как увидела Дуня гармошку, так сердце у нее как у птички и ворохнулось. «Он это», – подумала она. Подумала, а узнать не может. Вроде и гармошка его, и ростом такой же, а не он. Вглядывается в его лицо, вглядывается, вроде он. Только серьёзный такой, потому и не узнать его». И видит Дуня, как Катерина поворачивается к ней и говорит: «Это он». Дуня посмотрела на мукомола, а тот тоже, смотрит и серьёзно так говорит: «Это он, Дуня». «Иди к нему» – сказало Дунино сердце. И тут Дуня сделала навстречу один шажок, другой, проснулась и как ей показалось – вскрикнула… И тут раздался голос Пустолая:

– Это вы о чём там шепчетесь? Нам говорить нормально запрещаете, а сами даже кричите.

– Это мы так, о своём, о женском, а крик, так это Дуня палец прищемила, – ответила Катерина.