Старый дом под черепичной крышей

Но вот послышалось гудение легкового автомобиля. Автомобиль остановился напротив полулежащего на скамейке предпринимателя. В автомобиле опустилось тонированное стекло. За стеклом показалось квадратное лицо человека с тяжёлым носом и такой же тяжёлой челюстью. Человек с первого взгляда оценил обстановку. Он знал, что Батист болен диабетом. Не ускользнул от его взора и белый кусочек сахара на земле. Автомобиль постоял минуты две-три. Тонированное стекло дверки кабины поднялось, скрыв за собой совершенно спокойное лицо Бакстера, автомобиль фыркнул и покатил дальше. Батист проводил его потухающим взором. В той стороне, куда уехала машина, к автобусной остановке неторопясь, по обочине дороги, двигались две фигурки. Это дачники

.....................

В комнатке Никиты было тесновато, но никто на это не жаловался. Попили чай, вспомнили прошедшее и собирались уже уходить, жалея о книге и картине, раздался стук в дверь.

– Не заперто, – сказал Никита.

Вошёл Валет. Он бережно положил на стол что-то завёрнутое в газету.

– Что это? – спросил Никита.

Вместо ответа Валет пожал плечами и ничего не сказал.

– Ну, раз ко мне принёс, значит мне и смотреть, – сказал Никита и с этими словами развернул свёрток. В свёртке оказалась чистенькая, листочек к листочку Позолотинская рукопись. Профессор взял рукопись трясущемися руками и спросил:

– Как?.. Как?.. Каким образом? – и прижал исписанные листы к груди.

Оказывается, Валет спал в день трагедии недалеко от свалки, услышав из диалога Забродина и профессора слова о рукописи и зная, где она находится, он, опередив доцента, взял её из хибарки, потому как понял, что эту улику доцент ни за что не оставит, заодно захватил и рулончик с набросками к картине Крокыча, правда, наезда автомобиля на Крокыча и Позолотина он не видел, не видел он и гибели доцента, потому как сразу покинул свалку.

Ах, как были рады Крокыч и Позолотин. Слёзы выступили у них на глазах. Крокыч же радовался как ребёнок и обещал немедленно начать рисовать. Оказывается, Валет взял те самые эскизы и наброски, накануне собранные Крокычем в отдельный рулон, ведь он о них знал и этот рулон видел.

– Жаль, что только книгу напечатать не на что, – сокрушался Никита, виноват я, братцы,… – но он не успел договорить, как в комнату вошёл, держась за косяк однотрубник Илюха. Он от слабости плохо стоял на ногах, но глаза его горели каким-то таинственным искрящимся светом. По этим глазам было видно, как трудно дался ему этот приход и даже не физически. Илюха упал перед всеми на колени, достал ту самую сумку, которую, когда-то положил под голову Никита под вишней и, обнимая ноги присутствующих, говорил:

– Бейте меня!… Не жалейте… Жить, братцы, тошно!… Преступник я!… Это я сумку из под головы у Никиты вытащил. Выследил я тебя Валет. Знал, что ты деньги понесёшь, вот и выследил. Думал на эти деньги к врачам хорошим обращусь, думал выличиться. Я не просто украл,… я честным человеком загородился… Нет мне пощады-ы!..

– Нет, ты не мерзкий, а настоящий,– сказал Никита, поднимая за плечи Илюху с пола.

– Никита… Ты знаешь…– продолжал Илюха. – Заела меня совесть. Жисть не мила.

Братцы! Что же я с собой наделал!!! Клоп я вонючий, жаба пузырчатая. Я же жить теперь не могу. Думал, всё обойдётся. А оно не обходится. В петлю меня гонит, в омут головой. Только и нашёл в себе силы к вам прийти. Повинюсь, думаю напоследок, потому, как не жду и не ищу прощения. Зачем мне ваше прощение, когда я сам себя простить не могу.

Я же совесть в других пробуждал, за закон стоял, можно сказать жизни добровольно лишался, а сам не устоял… И как не устоял? – гнусно и мерзко, искушение верх взяло, победило,… раздавило, расплющило как клопа. Я же, Никита, не тебя, я бога предал.

– Дайте ему воды, – сказал Крокыч, – видите как надсадился.

Дали воды. Ковшик с водой стучал о Илюхины зубы, вода разливалась. Наконец он сделал несколько судорожных глотков и разом обмякнув, повис у Никиты на руках. Никита посадил Илюху на кровать и прислонил спиной к стене. Илюха, откинув голову, тяжело дышал. Затем дыхание его начало ровнеть, блуждающий взгляд стал терять свою неопределённость. По нему было видно, что он ещё полностью не пришёл в здоровое состояние, но уже стал понемногу себя осознавать.

– Что это с ним? – спросила испуганно Дуня. – Я прямо-таки боюсь. Может быть, ему какую-нибудь таблетку дать?

– А вот боятся, моя милая, уже никого не надо, – проговорил Никита. – Когда попранная совесть в человеке начинает за себя бороться, то человек запросто на себя может руки наложить. Хорошо он до нас сумел дойти, а то бы и не дошёл. Покаяние – для него была самая главная таблетка. Он её выпил; больше ему ничего не требуется.

И действительно. Немного погодя Илюха полностью пришёл в себя и был необыкновенно тих и покоен.