Старый дом

Тогда это было в бессознательном состоянии, потому что и сейчас, глядя уже в сторону, Надя оставалась сомнамбулой.

И Слава прижал ее к себе и начал гладить по спине, по плечам и по голове, без конца приговаривая какие-то ласковые и бессмысленные слова, которые люди говорят в подобных ситуациях и которые и повторять-то нет смысла, потому что они у всех одинаковые и смысл их всегда не имеет никакого значения.

Так продолжалось несколько минут, когда Надя, наконец, шевельнулась и тихо сказала:

– Я первый раз… человека…

– Он не человек…

– Я первый раз… человека… – повторила она.

– А вообще стреляла – не первый?

Прохоров решил сменить тактику, доказывать ей, что «бычара» это не совсем человек, было невозможно и не нужно, она не слышала. Но вот попробовать перевести ее внимание с этой страшной минуты на прошлое, на быт, на будущее – нужно было, потому что могло помочь…

– В лесу… В деревья… Когда занимались…

«Ага… – подумал Слава, – у боевиков бывали учения…»

– И попадала?

– Я очень хорошо стреляю…

А Прохоров, пока искал следующий вопрос, подумал вдруг, что он вдруг перешел с ней на «ты».

Он опять погладил Надю по плечу, а она вдруг посмотрела на него вполне осмысленными глазами.

И сказала:

– Теперь нам придется расстаться…

66

Он вздрогнул, чуть отстранился, долго посмотрел на нее:

– Но ведь я тоже…

Теперь она взглянула на него удивленно, потом поняла:

– Я не об этом…

– Тогда о чем?

– Мы же не можем здесь оставаться… – она болезненно сморщилась, – после всего этого…

– Не можем…

– Значит, должны бежать…

– Вместе… – выдохнул Слава.

– Только куда?

Повисла пауза.

Прохоров, наверное, Надежда занималась тем же, бросился в тысячный раз перебирать возможные варианты развития событий.

К нему?

Но смерть Вадика в миллион раз увеличила сложность пребывания здесь его самого, Славы, не говоря уже о ниоткуда появившейся Наде. Ему бы самому выбраться, хотя возможности, пусть призрачные для этого есть…

Но тащить сюда, при их взаимной нелюбви к его, Славиному времени, при том уровне опасности, который образовался, еще и эту несчастную женщину?

Невозможно…

Ему бы самому смыться куда-нибудь от того миллиона проблем, к которому прибавился теперь еще миллиард…

Смыться хотя бы временно, пока разгребет…

К ней?

Но тоже непонятно, как быть и что делать, когда труп лежит точно на грани двух времен…

Куда его девать?

И как вообще выйти из квартиры, ни о каких шикарно задуманных артистах или цыганах речь сейчас идти не могла.

И еще – сам проем…

И все-таки…

– К тебе… сказал он, наконец.

– Полиция под дверью… – тихо сказала она. – Я, когда возвращалась, двое стояли прямо у подъезда…

– И они не услышали выстрела? – изумился Прохоров.

– В соседнем доме – пожар… – объяснила она. – Крики, лошади ржут, дерево горит с треском, вода шумит – поди, услышь…

Да, Слава тоже слышал с той стороны какой-то шум, просто по московской привычке не придавал ему никакого значения.

Он задумался.

И внезапно лицо его просияло:

– Артисты… – сказал он.

Она изумленно посмотрела на него, словно вдруг усомнившись в душевном здоровье.

Тогда Прохоров рассказал ей свою идею о цыганах и артистах, как способе выбраться из дома.

Она слабо улыбнулась, это в нормальных обстоятельствах, наверно, должно было означать смех.

– Почему мы не можем, – горячился он, – использовать пожарных и всю эту суматоху, как прикрытие, как фон, в котором и попробуем раствориться?

Пауза.

– Сейчас я посмотрю…

Он встала, оправила платье, пошла к выходу.

«Я счастливый… – подумал Слава, – встала и без звука пошла меня спасать, хотя с ног валится… Такая женщина и она – моя…»

Прислушался – на улице вроде бы тихо…

Вот проехала пролетка, вот кто-то прошел…

Пожар закончился?

Все уехали?

Где Надя?

Он начал придумывать, цепляясь за последнюю надежду, как они выйдут из дома, прикидывать, что для этого надо.

Одеться нужно по-простонародному, в какой-нибудь армяк, если бы еще знать, что это такое…

Шапку такую с заломанным верхом, кажется, треух называется…

Или это зимняя одежда?

Говорить не буду, пусть я буду немой…

Но где взять шапку и армяк, как вели себя немые в то время, где и во что он переоденется, чтобы потом двигаться с Надей на вокзал – все эти мысли отметались усилием воли.

А через несколько минут Надежда вернулась.

– Мы опоздали… – сказала она смущенно, видно, изначально не верила в этот вариант. – Пожарные уехали…

– Я слышу… – мрачно сказал он.

Все рухнуло…

– Пришлось сходить за хлебом, – начала оправдываться она, как будто он обвинил ее в том, что она задержалась. – Иначе, чего я вышла? Посмотреть на полицию, получается… А их стало заметно больше…

Он поднял на нее глаза, попробовал улыбнуться:

– Размножаются делением…

– Мне кажется, – она устало опустилась на стул, повернулась так, чтобы не видеть тело, – они вот-вот придут сюда…

– И выйти не получится? – на всякий случай уточнил он.

– Нет…

– У тебя есть, где спрятаться?

– Есть, попробую, нет… Не к маме же…

– Давай сделаем так, – ему показалось, что это выход, – перетащим его ко мне, я разберусь, придвинем вплотную «уродца», дыру завесим с твоей стороны, а когда все успокоится – встретимся опять…