Старый дом

Долго не спал: никак не мог пристроить уставшее тело, проснулся очень поздно и почти не человеком – голова гудит, мышцы не слушаются, мысли путаются – в общем, как нормальная человеческая особь (не Гагарин, который, как говорят, крепко спал накануне полета) перед чем-то важным.

А почему «Слава мочев…»… м-м-м, ну вы помните чему? А потому что, если бы не проснулся и не перелег на постель, то и сам факт похода «туда», возможно, не состоялся бы, и вся история могла пойти иным путем.

Итак, встал он чуть живой, что, правда, хорошо компенсировалось беспрерывным адреналином. Ведь, если быть честным, Прохоров, выбирая между нашим временем и тем, уже почти все решил, и состояние у него было сейчас, как у невесты перед встречей с женихом, с которым раньше она была знакома только по интернетной переписке или по рассказам свахи.

«Зять» не подвел, переслал несколько шибановских каталогов. Но ни один из них не открылся, какое-то расширение было ненормальное, и Слава, как не самый большой компьютерный юзер, с ним не справился.

Зато Володя переслал еще какой-то огромный текст под названием «Повседневная жизнь Москвы на рубеже девятнадцатого – двадцатого веков», и с ним все было в порядке. Времени до выхода оставалось немного (по тишине в соседней комнате Прохоров догадался, что Надежда ушла, видимо, за его котелком), и наш герой решил сосредоточиться на последнем произведении. Можно было, конечно, позвонить Володе и, руководствуясь его телефонными указаниями, поменять кодировку или что там еще, но времени оставалось мало, а зная за собой величайшее компьютерное тупоумие, Слава решил не заниматься ерундой и, отхлебывая кофе с молоком, открыл «Повседневную жизнь».

До прихода Надежды он не успел не то что прочитать шестьсот страниц, ему едва хватило времени с пятого на десятое проскочить эту громаду, что-то изредка отмечая для себя, как могущее хотя бы теоретически быть полезным и интересным в их с Надеждой походе.

Он даже сделал несколько выписок, заведя новый файл прямо на рабочем столе. Вот что туда попало:

Оказывается, в это время в Москве существовали районные и городские повивальные бабки – типа сегодняшних акушерок, наверное. Сведения ни к чему, но любопытные…

Оказывается, для фотографирования Москвы нужно было получить специальное разрешение от полиции. Фотографировать Прохоров не собирался, но информация показалась ему интересной.

Оказывается, «противопоставить своеволию и распущенности молодежи можно было лишь культуру и физкультуру». Эта дословно переписанная реплика ничего не давала для жизни на той стороне и попала в файл только за прямо невероятную «красоту стиля».

Оказывается, в это время жил в Москве такой актер по фамилии Дмитриев-Шпринц, а по прозвищу Шпоня. А обладал он тремя характерными чертами – знал много театральных историй, был запойным пьяницей и одновременно прусским подданным. И вот как-то раз, совсем обнищав, Шпоня направил письмо Бисмарку с просьбой о помощи. И тот прислал ему 14 рублей 75 копеек.

Тут наш герой подумал немного и решил, что все-таки все это случилось не в его время, а несколько раньше, потому что Бисмарк умер в 1898 году. А еще странная кривая сумма объяснялась, скорее всего тем, что выслал Шпоне железный канцлер наверное десять или двадцать марок, а конвертация превратила круглую сумму в такое вот неэстетическое чудище.

Короче, если честно, единственной полезной информацией, которую Слава успел извлечь до возвращения Надежды, была следующая: конка в Москве ходила в самых разных направлениях, верхняя часть ее (типа второго этажа в лондонских автобусах) называлась «империал» и женщин туда не пускали.

А еще разные маршруты имели разные цвета в табличках с названиями, расположенных на вагонах: в Дорогомилово – желтый с синим, к Девичьему полю – желтый, к Калужской заставе – белый, а к Пресненской и Ваганькову красный и зеленый. Ни один из этих маршрутов Прохорову нужен не был, но полазив по Сети, он узнал, что от Арбатской площади до Лубянки маршрут тоже существовал (правда, цвет вывесок нигде не указывался), а это было как раз то, что ему надо.

В общем, к возвращению соседки он чувствовал себя вполне подготовленным к разговору о маршруте и транспорте и, примеряя у зеркала в ее комнате котелок, важно спросил:

– А какой у нас маршрут, Надежда Михайловна?

– Позвольте, – опешила она, – это вы мне должны сказать, куда вам надо, а я все, что смогу сделать, так это сообразить – куда сначала, куда потом, да и на чем добраться до нужных мест…

– Это я понимаю, – Прохорову было забавно разглядывать свое отражение, ему и в голову не приходило раньше, что всего лишь одна деталь костюма может так изменить человека, – поэтому сейчас расскажу, куда мне надо, а вы поможете разобраться, что к чему, хорошо?

– Слушаю вас… – почти обиженно скала она.

– Итак: Пречистенка, Моховая и Никольская – это обязательно, – он повернулся боком к зеркалу, нет, все-таки буржуй из него какой-то ненастоящий, несмотря на немаленькое брюшко, – а еще неплохо Большие Каменщики, но это скорее факультативно…

– Как-как? – не поняла Надежда.