Старые мастера

Можно ли, не побывав в Голландии, но зная Лувр, составить себе правильное представление о голландском искусстве? Да, несомненно. С точки зрения общего облика школы, ее духа, характера, совершенства, разнообразия ее. жанров (кроме картин, изображающих корпорации или регентов), Лувр дает почти полный исторический обзор и, следовательно, неисчерпаемый источник для изучения. Правда, здесь есть некоторые пробелы — такого-то художника у нас почти нет, такой-то не представлен в своем последнем слове, — но перечень этих пробелов не особенно длинен.

Харлем безраздельно владеет художником, который был нам известен лишь по имени, и только совсем недавно открыт благодаря шумному и вполне заслуженному успеху его произведений. Художник этот — Франс Хальс. Однако запоздалый восторг, предметом которого он стал, почти непонятен вне Харлема и Амстердама.

Немногим более знаком нам и Ян Стен. Это живописец не очень привлекательный; с ним надо знакомиться на его родцне, изучать вблизи и часто с ним беседовать, чтобы не быть слишком шокированным его эксцентричностью и бесцеремонностью. Он менее легкомыслен, чем кажется, и менее груб, чем можно предполагать, очень неровен, потому что пишет без толку и разбору, и до и после выпивки. Конечно, надо знать, каков Ян Стен, когда он трезв. Лувр же дает лишь весьма несовершенное представление о его воздержании и о его большом таланте.

Ван дер Мер почти совсем не представлен во Франции: а так как его манера наблюдать довольно необычна даже для Голландии, то путешествие туда было бы небесполезно для всякого, кто хочет познакомиться с этим своеобразным явлением голландского искусства. Не считая этих и некоторых других малоценных открытий, ничего заслуживающего внимания не остается за пределами Лувра и дополняющих его коллекций. Я имею здесь в виду некоторые французские частные собрания, достойные называться музеями за подбор имен и красоту произведений. Можно подумать, что Рейсдаль писал для Франции — так многочисленны в ней его произведения, так, очевидно, он пришелся нам по вкусу и так оценен. Чтобы понять своеобразный гений Поттера или кипучую мощь Кейпа, может быть, необходимо некоторое усилие мысли, но все же это достижимо. Хоббема мог бы ограничиться созданием луврской «Мельницы»; несомненно, он выиграл бы в общем мнении, если бы о нем судили только по этому шедевру. Что же касается Метсю, Терборха, обоих Остаде и в особенности Питера де Хоха, то почти всех их можно посмотреть в Париже и этим удовлетвориться.

Я давно думал, и мысль моя здесь подтверждается, что нам оказал бы большую услугу тот, кто взялся бы описать путешествие по Лувру или хотя бы по «Квадратному салону», или, по меньшей мере, небольшую прогулку около некоторых картин, среди которых были бы выбраны, как мне кажется, такие, как «Визит» Метсю, «Солдат и молодая женщина» Терборха и «Голландский интерьер» Питера де Хоха.

Это было бы, конечно, — если не заглядывать слишком далеко, — оригинальное и по нынешним временам очень поучительное исследование. Просвещенный критик, который взялся бы раскрыть нам все то, что таят в себе эти три картины, удивил бы нас, я думаю, обилием и новизной своих наблюдений. Мы убедились бы, что даже самое скромное произведение искусства может служить поводом к подробному анализу, что изучение должно идти скорее вглубь, чем вширь, что нет надобности расширять его границы, чтобы увеличить силу его проникновения, что великие законы действуют и в малом.

Кто когда-либо определил в ее интимной сущности манеру этих трех художников, лучших и наиболее умелых рисовальщиков голландской школы, по крайней мере в изображении человеческих фигур? Вот, например, ландскнехт Терборха — толстый человек в походном снаряжении, в кирасе, в куртке из буйволовой кожи, с большой шпагой, в сапогах с раструбами, с мягкой шляпой, валяющейся на полу, с толстым, багровым, лоснящимся, плохо выбритым лицом, с жирными волосами, маленькими, влажными глазками и широкой, пухлой, чувственной рукой, которой он предлагает золотые монеты, достаточно ясно говоря этим жестом о своих чувствах и цели посещения. Что знаем мы об этой фигуре, об одном из лучших кусков голландской живописи, какими владеет Лувр? Говорили, что написана она со всей естественностью, что выражение ее верно схвачено и живопись превосходна. Надо признать, однако, что слово «превосходна» малодоказательно, когда речь идет о причине явления. Почему превосходна? Потому ли, что жизнь передана тут с полной иллюзией действительности? Потому ли, что тут не упущена ни одна деталь? Или потому, что фигура эта написана гладко, просто, чисто, прозрачно, приятно для глаза, легко для восприятия, что письмо нигде не грешит ни мелочностью, ни небрежностью? И как случилось, что с тех пор, как стали писать одетые фигуры в их самом обыденном виде, в заданной позе и с модели, явно позирующей художнику, — как случилось, что никогда и никто так не рисовал, не моделировал, не владел красками?