Старые долги

Перемена в настроении шефа насторожила Василия Васильевича. Он быстренько перебрал все возможные причины ее и решил, что шеф просто рад поводу закончить разговор, принявший неожиданный для него поворот. Василий Васильевич успокоился. Старик между тем в своем движении к двери незаметно миновал порог, не оборачиваясь и не замедляя шагов, по многолетней привычке уверенный, что его молодые коллеги или, по крайней мере, Иннокентий последуют за ним. Иннокентий Павлович действительно догнал его в коридоре, но прежде нетерпеливо спросил Василия Васильевича:

— Ну что?

— Поздравлять нас еще рано, — усмехнулся тот. — Просто игра умов и билибинские парадоксики!

— Ах, старая черепаха! — закричал Иннокентий Павлович и бросился из кабинета.

Некоторое время он молчал, сопровождая шефа и сильно страдая оттого, что не может выразить на людях свое возмущение. Так они и шли, пока Старик не обнаружил, что Иннокентий явно теснит его плечом, определяя их путь по коридору в неизвестном направлении.

— Идите, идите! — нервно сказал Билибин, когда Старик попытался воспротивиться. — Билибинские парадоксики, да? Игра умов?

— Подслушивал, что ли? — спросил Старик. — Некрасиво. Я разве тебе говорил? Не тебе сказано, не тебе и обижаться. Поздравлений ждешь? Пожалуйста. Поздравляю. От всей души.

— Не понимаю!

— И не надо. Скажи лучше: этот… Юрченко… вместе с тобой над темой работал?

Иннокентий Павлович принялся объяснять, как все получилось у них с Геннадием. Старик не дослушал:

— Значит, он — с Соловьевым?

— Как вам сказать, — замялся Билибин. — В общем, да.

— А в частности?

— Кто с кем, что почем! — опять разозлился Иннокентий Павлович, испытывая то же самое чувство, что и Старик минуту назад, когда Билибин теснил его плечом в неизвестном направлении. — Спросите у них самих.

— Послушать Соловьева, ты с этим… Юрченко — простые исполнители. Ты, кажется, в академики собирался? Простые исполнители не баллотируются…

Они спустились во двор, подошли к машине, шеф попрощался, и Иннокентий Павлович тоже попрощался с ним, но тем не менее полез следом в машину, потому что посчитал разговор незаконченным: требовалось не то доругаться, не то выразить признательность — этого он еще не решил. Фокусы Соловьева он знал отлично, и в академию скоро выборы — тоже правда…

— Господь бог выгнал торгашей из храма, — пробормотал он.

— Не верь, Кеша, — весело откликнулся Старик. — Храм был, торгаши тоже, бога не было! Зажирел ты, за себя постоять не можешь!

— Почему я должен стоять за себя?! — закричал Иннокентий Павлович. — По принципу кто первый пистолет выхватит, что ли? Миленький принцип! Особенно в науке! Или вы меньше меня заинтересованы в результатах?

— Ты в академики собираешься, — смиренно напомнил шеф.

— Я не вас лично имею в виду. И вообще, что вы от меня хотите?

— Ровным счетом ничего.

— Ну и до свиданья!

Иннокентий Павлович, не дожидаясь, пока машина остановится, приоткрыл дверцу с одним желанием: тотчас вернуться в институт и высказать Соловьеву все, что думает о нем.

— Погоди, — остановил его Старик. — Еще не все сказал. Новый проект утвержден.

— Теперь все? — нетерпеливо отозвался Билибин, не желая терять направление мыслей, чтобы не потерять одновременно и чувства, сопутствующие им. — Все?

— Не все. Ты ведь местный, кажется? Из Ярцевска? Отвези меня на самое высокое место, чтобы город весь на ладони. Есть такое?

— В другой раз, — ответил Билибин, даже не удивившись странному желанию шефа.

— Неужели трудно?

Самым высоким местом в Ярцевске была крыша блочного дома-башни в институтском городке. В запальчивости Иннокентий Павлович хотел предложить именно этот вариант, но прежде спросил:

— Зачем вам?

— Хочу представить, как здесь станет… лет через десять, — ответил Старик почему-то застенчиво, словно бы просьба его могла показаться нескромной и он требует того, что ему не положено.

Иннокентий Павлович понял шефа, но безжалостно промолчал. Однако он все же захлопнул дверцу и стал показывать шоферу дорогу к заросшему редким сосняком крутому обрыву километрах в двух от Ярцевска. Оттуда и впрямь город был виден как на ладони, во всяком случае, лет двадцать назад, когда Билибин с Соловьевым смотрели в последний раз с обрыва, решив поклясться в вечной дружбе.

Машина въехала на обрыв. Старик, подсеменив к самому краю, смотрел на город, лежащий перед ним, — старый, уткнувшийся в землю, и новый, словно белоснежная океанская флотилия приплывший на сизых волнах дальнего леса и причаливший к ветхой пристани. Иннокентий Павлович решил, что шеф непременно начнет патетически объяснять, где разместятся по новому проекту корпуса, куда протянутся кварталы и улицы: они находились на возвышении, и желание произнести речь было вполне закономерно.

Иннокентий Павлович не ошибся: шеф видел мысленно перед собой эти новые кварталы и улицы на месте ветхих домишек, обращенных ныне к нему лоскутами крыш. И думал он при этом возвышенно, хотя отнюдь не собирался делиться своими мыслями с Билибиным, попросту забыв, что тот стоит рядом.