Старт

— Поздно! Тот возраст миновал! Теперь я всегда и всюду — чужая! Я говорю со своим акцентом. Я всегда буду казаться смешной, непонятливой. И все больше буду замыкаться в себе.

— Наш век — время групповой смерти. Самолет, автобус, грузовик… Внезапность и массовость… И угроза всеобщей гибели… Угроза уничтожения целых городов, целых народов… Смерть обретает новое лицо… И оставшиеся в живых — мертвее погибших… Что делать без своего народа, без языка, без прошлого и будущего? Страх уцелеть страшнее страха погибнуть!

— Помнить — вот единственное, что мне предстоит! Я должна сохранить в памяти группу, чтобы остаться в живых самой!

— Не идеализируй группу! Это самонадеянное существо МЫ затаило в себе опасность! Сам по себе каждый член группы мыслит и чувствует по-своему, но, соединенные в это МЫ, люди часто становятся противоположны себе.

— Нет! МЫ — это веселье, смелость. Это энтузиазм!

— И еще — страх. Самый страшный! Паника!

— Нет, самый страшный страх — это страх одного. Одиночество!

— Ты никогда не останешься одинокой! Мы — в тебе, в твоей душе! Но в тебе и общее чувство самосохранения, общий серый цвет. Смотри, в своем стремлении к этому МЫ ты можешь утратить себя!

— Во мне должны ожить шестнадцать, но не как повторение! Шестнадцать лучей должны преломиться во мне. Все равно, кто я — их отрицание или продолжение, отклонение, затемнение; я — их живая память!

Брат не узнает брата

Деян выходит из больницы. Куда теперь идти? Город сам похож на старую, запущенную больницу — грязные простыни снега на крышах, искалеченные деревца забинтованы инеем, по углам улиц-коридоров — потемнелая снежная вата.

Никто не ждет. Никто не ищет. Никто не зовет.

Ах да, ведь у него есть младший брат! Надо бы зайти, навестить. Они давно не виделись.

Он звонит с чувством человека, вернувшегося издалека, — узна́ют ли? Все дома. Приглашают его отпраздновать его счастливое избавление от лавины.

— Повезло тебе! — поздравляет брат.

— Нет! Нет!.. Лавины повсюду! Мы боимся, но сами не видим, чего боимся! Скорости, нормы, катастрофы, обиды, зависть, небрежность, коррупция, измена… Я все выскажу!… — Слова Деяна путаются.

Брат покровительственно похлопывает его по плечу: да ладно уж! Повезло тебе, ну и не вмешивайся!

И Деян вдруг осознает, что родной брат совсем не знает, не узнает его! Повезло! Какое страшное слово!

Брат водит его по квартире, рассказывает о покупках. В ванной — зеленоватый кафель, как в бассейне. По всей стране искал! Еле нашел, в Бургасе! Дефицит! Да еще пока довезешь, сколько хлопот, чтобы не побился!..

Деян недоумевает: что у него общего с этим человеком!

Если бы он был совсем чужой! Но ведь это — брат! И не узнает!..

— Быть человеком на земле — за это дорого платишь!.. — Деян меняет русло разговора.

— Да зачем ты все лазаешь по этим голым вершинам? Разве мало хорошего внизу? Что ты все за ветром гоняешься?

Говорить больше не о чем. Деян плетется домой. Поздняя ночь. Мысли в такт одиноким шагам:

«Один… Ты один… Один… Твои друзья познали самую сладкую общность — единство гибели! А ты теперь учись одиночеству!

Даже родной брат не узнал тебя. Или и не знал никогда? Где ты, настоящий? Только в памяти мертвых? И там тебя нет! Ты разочаровался в себе самом! Всю жизнь ты создавал себя и вот сам разрушил! Даже мертвые презирают тебя. Тебя нет!»

Бумажная лавина

Дара сказала, чтобы он не терял времени, чтобы остановил лавину.

Деян осмысливает свое позорное избавление от гибели. Из учреждения в учреждение, по бесконечным коридорам, по лестницам… И это ожидание у дверей… Он разъясняет. Он пытается притушить огонь враждебности к безумию альпинистов.

— Давайте не будем пятнать чистую память о погибших. Все они виновны и невинны перед лицом смерти!

— Тогда кто же истинный виновник? — вопрошает бюрократический голос без лица.

Деян оглядывает кабинеты, шкафы, стены, папки с бумагами:

— Виновник? Что побуждает человека стать альпинистом? Или поэтом? Что заставляет нас выбрать крутизну, а не равнину?

— А вы, товарищ, как уцелели? Почему не погибли вместе с остальными? — В голосе звучит службистская беспрекословность.

А Деян ведет диалог с самим собой:

— Если бы можно было все вернуть назад, чтобы я пошел с ними и погиб!

— Почему ты не предупредил, не остановил их?

— Никто не мог бы остановить их!

— Почему не сообщил начальству?

— Меня сочли бы предателем!

Кто говорит с ним? Уже неясно!

— Вы заподозрены!

— Я виновен! Накажите меня!

— Вы, единственный в группе, были против этого восхождения. У нас есть сведения!

«Значит, в группе был доносчик? Кто? Мертвые не могут быть доносчиками!»

— Это были наши внутренние разногласия. Но я отступил перед волей группы!

— Вы солидарны с ними?

— Полностью! Только об одном прошу: не запрещайте молодым подниматься в горы! Люди тянутся вверх, туда, где свободно можно дышать чистым воздухом, туда, где простор!

— Никаких восхождений! — Безличный голос режет по живому. — Люди сами откажутся. Из-за вас!

— Нет! Нет! Нет! — Деян распрямляется под натиском лавины бумаг. Низвергаются на него водопады папок, трамвайных колес, автомобильных шин, отчетов, обвинений…