Старт

Вожак прикладывает палец к губам. Ни звука — иначе разбудим дремлющую лавину.

Мы движемся как раз над ее возможным логовищем.

Лавина — белогривая львица.

Мы так много слышали о ней, столько раз уходили от нее, что уже как-то с ней сроднились.

Наши шаги стихли, словно онемели. Напряжение растет. В воздухе распласталась угроза.

Даже Дара, хотя и не старается попасть точно в предыдущий след, движется осторожнее.

Ветра больше нет. Холодно. Солнце озарило вершину.

Ослепительная бескрайняя белизна, по которой движется четко очерченная голубоватая тень каждого из нас. И эта движущаяся тень — признак жизни, доказательство того, что мы еще живы, что мы еще состоим из плотной материи, бросающей тень на мертвую снежную белизну. Тень реальнее человека. А в темных углублениях склона эта тень исчезает, сливается с огромной тенью горы.

Мы движемся совсем близко друг от друга, нарушая все правила. Если уж один раз нарушишь, остальные ошибки приходят автоматически.

Вожак — впереди.

Даже педантичный Никифор вносит свою лепту в нарушения: подбадривает, чтобы не отставали, не растягивали цепочку.

Причина наших ошибок — победа над бурей. Мы верим, что уже все позволено.

Молчание — инстинктивное выражение осторожности.

Мы притаили дыхание. Один глубокий вдох может вызвать лавину. Еще усилие. Еще последнее усилие.

Перед нашим внутренним взором — лицо Суеверного. Мы шагаем гуськом, и оно скрыто от нас. Но все равно мы ясно различаем, как все ярче оформляется на нем дурное предчувствие. Его стиснутые челюсти едва удерживают крик: пусть скорее случится то, что должно случиться! Неуверенность, неизвестность, растущее беспокойство переносятся с трудом!

Вожак кидает быстрый взгляд через плечо.

Угрожающе высоко навис свежий снег. С другой стороны — пропасть. В углублениях снег — почти черен от скопления теней.

Движемся точно посредине между вершиной и бездной. Самое опасное место. Точка, где сошлись два притяжения: вниз и вверх.

Идем.

Все ближе друг к другу.

Будто мимо звериного логовища. Лишь бы не разбудить.

Один за другим. След в след.

Дисциплинированные, твердые.

Верные своим ошибкам.

Наши шаги заставляют лавину пробудиться.

Последний предугадывает бедствие первым

Никифор испуганно поднимает голову. Но что можно сделать, когда ты ступаешь последним!

Вожак где-то высоко над ним.

Но испуг последнего, как по проводам, передается первому.

Резкий взгляд вверх, быстрое обращение к нам, крик не своим голосом:

— Лавина!

Этот крик становится окончательным толчком.

Снег сыплется сверху, рушится с вершины узкими струями, шипит каким-то особенным, незнакомым холодным шипением, влечет за собой новые волны снега; целые глыбы, огромные ледяные плиты скользят вниз…

И вдруг…

Часть вторая

Лавина

Белый взрыв

Тихий, мягкий, пушистый снег преображается в свою противоположность.

Лавина созрела.

Долго копилось оно, снежное терпение. Снежинка к снежинке, шаг за шагом, день ото дня.

И вот переполнилась ледяная чаша. Лавина!

Вспененная белая грива. Оглушительный грохот. Разбуженное многократное эхо, словно стон ужаса.

Феерия лавины порождает космический ужас гор.

Искры, рожденные рухнувшими снежными массами, дают возможность проследить их траекторию. Если бы нашлись на земле такие глаза, что смогли бы глядеть на все это и не ослепнуть! Все окутано белым вихрем.

Мгновенные проблески

Белизна жжет глаза.

Перед тобой — плечи друга, твой единственный горизонт…

Последний полувзгляд-полукрик Андро, обращенный к влюбленной паре, вдалеке от него, в снежном водовороте.

Последний полужест отчаянной нежности между Гораздом и Зоркой. Они протягивают друг к другу руки. Ветром жжет окоченелые пальцы.

Эти снежные искры, эта белая воющая мгла — похоже на Галактику. Мы уносимся по далекому, ведущему в бесконечность фосфорическому Млечному пути.

Все исчезает в белом хаосе.

И все же

— в последний миг успевает подумать Асен:

Она маленькая… Не может мериться с теми снежными кометами, что спускаются с гигантских ледяных плеч Аннапурны и Эвереста в Гималаях, или с гремучими белохвостыми змеями, что мчатся по страшным изгибам Маттерхорна и Доломитов в Альпах.

Маленькая… Наша… Сама с пальчик, борода по локоть… Зародилась на нашей вершине с незнакомым миру названием. При безобидном морозе — 26° ниже нуля. И наклон — 75 градусов — ничтожный по сравнению с теми отвесными великанами. Ну и?

Сомнет она нашу цепочку внизу, в пропасти, сомнет, как губную гармонику раздавит. Метра три-четыре наберется снега. Достаточно.

Даже гордиться нельзя такой гибелью. Нельзя даже утешиться тем, что мы открыли новый путь, хотя бы новую тропку, — о покорении самых недоступных вершин планеты и речи нет!

Цанко Бангиеву годился Памир.

А наша судьба здесь. Под этими домашними вершинами. Никогда мы не будем первыми. Не пройдем по новым, неисследованным путям. Не прославимся восхождениями на неимоверную высоту. Нас не запомнят. За нами не будут, притаив дыхание, следить болельщики. И все же мы гибнем.