Старший оборотень по особо важным делам

– Я сейчас Скрябина встретил. Вы его что, отпустили?

– А вы, для начала, кто будете? – вскинулась Кожурина.

– Кустов Лев Павлович, – отрекомендовал его Арнаутов. – Зам. начальника Управления собственной безопасности.

– Представляться надо... У него мать в реанимации, он неадекватен.

– Неадекватен? – Заложив руки за спину, Кустов качнулся на каблуках. – Хм... Это не помешало ему адекватно предупредить Шилова.

– То есть? – растерянно спросила Кожурина.

– Полчаса назад с его мобильного был сделан звонок на квартиру Соловьева. Трубку снял Шилов. Скрябин предупредил его, что на квартиру едут с обыском, и, естественно, мои ребята никого не застали.

Арнаутов посмотрел на часы:

– Полчаса назад он был здесь.

– Значит, он позвонил у вас из-под носа.

Арнаутов оперся кулаками на стол Кожуриной:

– Ну, ясно тебе теперь? Курица!

Сказал, и вышел, хлопнув дверью.

Ошарашенная Кожурина посмотрела на Кустова:

– Лев Павлович, может быть, хоть вы мне объясните, что происходит?

Тот задумчиво покачал головой:

– Я бы и сам хотел это знать. Ребят жалко, глупо погибли. Стреляли в упор – значит, подпустили. Может, и вправду свои были?

19

Времени было только десятый час вечера, но казалось, что уже намного позднее.

Егоров сидел на пустой трамвайной остановке и доедал шаверму.

Куда податься? К друзьям, к родственникам? Там станут искать в первую очередь. Обратиться к кому-нибудь из старых «клиентов», которые проходили через его руки в тюрьме? Были ведь далекие от прямой уголовщины «экономисты», располагающие достаточным связями и финансами, чтобы надежно спрятать беглого человека. Были и бандюки, вроде Айдара Шамангалиева, которые, несмотря на свой род занятий, не стали откровенными сволочами, и готовы заплатить добром за добро. Даже без записной книжки он мог вспомнить десяток-другой адресов, по которым ему в любое время суток помогут. Так что такой вариант – тоже выход. Но уж больно не хочется им пользоваться.

К остановке подходили ярко освещенные трамваи. Пассажиров было мало, и вагоны долго стояли, открыв двери и предлагая Егорову сесть.

Он доедал шаверму, и думал, куда податься. В первую очередь, надо отыскать Шилова. Без него, Егоров осознавал это четко, разобраться в происходящем он не сумеет. Не хватит опыта, знаний. Он всю жизнь проработал в тюрьме, а «крытая» и воля – это две большие разницы. Хотя граница между ними намного прозрачнее, чем это кажется непосвященному человеку.

Как связаться с Романом? Только через его подружку. Пусть она не умеет играть в оперативные игры, но, по крайней мере, не может оказаться Фельдмаршалом. А остальным – Соловьеву, Скрябину, Василевскому, Джексону – очень хочется верить, но верить нельзя. Любой из них может оказаться предателем.

Егоров выругался, бросил промасленную бумажку от шавермы и неторопливо пошел прочь от остановки, готовясь спрятаться в темноте, как только на его пути окажется милицейский патруль.

Проходя мимо кабинета Кожуриной, Юра Голицын услышал странные звуки.

Остановился, посмотрел на закрытую дверь. В кабинете кто-то плакал навзрыд. Татьяна довела какую-то свою свидетельницу или подозреваемую, или рыдает сама? Вообще-то за ней такого не водится. Голицын ни разу не видел, чтобы какие-то неприятности, хоть личные, хоть служебные, заставляли ее раскисать.

Немного поколебавшись, Голицын открыл дверь. Кроме Кожуриной, в кабинете никого не было. Она сидела за столом, закрыв лицо руками. Пальцы были перепачканы тушью и блестели от слез.

Голицын молча вошел, заперся, из шкафчика с посудой достал салфетки. Подал их Татьяне, она, не глядя, взяла и стала вытирать лицо. Рыдания прекратились, как по команде. Голицын подумал: что ни говори, а держать себя в руках она умеет.

Когда она заговорила, голос почти не дрожал:

– Что за идиотское дело? Я что, должна быть крайняя во всем этом дерьме? Я просто старая, усталая баба!

Голицын быстро оглядел разложенные на столе документы. Незаконченный допрос Скрябина, объяснения жильцов дома, во дворе которого взорвалась машина, милицейские рапорта. Что ж, теперь понятно, в чем дело!

– Танюха, не греши на себя, – сказал Голицын беззаботно. – Ты еще в самом соку, тебе на панель можно. От клиентов отбоя не будет. Особенно, если ты выйдешь, как сейчас, в форме.

Кожурина замерла, потом рассмеялась сквозь слезы:

– Спасибо, Юра! Умеешь ты нужные слова подобрать.

– Ага, эт-то точно. Мне Геворкян, помнишь такого? – так и сказал: «Умеешь ты найти слова, начальник. Так и быть, покажу, где тещу зарыл».

Кожурина бросила использованную салфетку, взяла новую:

– Отвернись, у меня нос распух.

– Тебе идет. Если ноги красивые, то любой нос сгодится.

– Все, достаточно. Тебе в реанимации надо работать.

– А что, и пойду. Когда отсюда выгонят.

– Нас всех гнать пора. Ничего от профессии не осталось, одни интриги.

– Жизнь сама по себе – сплошная интрига. Я, например, вот не знаю, допила ты коньяк, который тебе Борисов подарил, или нет?

– Салфетки взял, а коньяк не заметил? Или ты это так, из вежливости спрашиваешь?